Читать онлайн книгу "Этнос и глобализация: этнокультурные механизмы распада современных наций"

Этнос и глобализация: этнокультурные механизмы распада современных наций
А. Л. Сафонов

А. Д. Орлов


Монография посвящена нарастающей этнокультурной фрагментации общества, идущей на фоне системного кризиса современных наций. Предложена концепция этно- и нациогенеза, обосновывающая исторически длительное сосуществование этноса и нации, понимаемых как онтологически различные общности, в которых индивид участвует одновременно. Нация и этнос сосуществуют с момента возникновения ранних государств, отличаются механизмами социогенеза и связанны с различными для нации и этноса сферами бытия.





Этнос и глобализация: этнокультурные механизмы распада современных наций



А. Л. Сафонов

А. Д. Орлов



Электронная версия монографии

Сафонов А. Л., Орлов А. Д.

С21 Этнос и глобализация: этнокультурные механизмы распада современных наций: монография // Андрей Леонидович Сафонов, Александр Дмитриевич Орлов. – Екатеринбург: Ridero. – 336 с.



Авторский коллектив:

– А. Л. Сафонов, докт. философ. наук, доц. (главы I, II, параграфы 3.1, 3.2, 4.1, 4.2, параграфы 3.3, 4.3, 4.4 написаны совместно с А. Д. Орловым).

– А. Д. Орлов, к.т.н. (параграфы 3.3, 4.3, 4.4 написаны совместно с А. Л. Сафоновым)



Рецензенты:

– Никольский Владимир Святославович, проф., д. филос. н.,

– Вагабов Махач Мустафаевич, проф., д.и.н.,

– Демин Вадим Александрович, д.и.н., доц.



Корректор Т. Кулешова



© А. Л. Сафонов, 2018

© А. Д. Орлов, 2018



ISBN 978-5-4490-7604-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


И сказали они: построим себе город и башню высотою до небес; и сделаем себе имя прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать. Сойдем же и смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Посему дано ему имя Вавилон, ибо там смешал Господь языки всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле…



    (Быт. 11, 1—9)




Введение



Большинство долгосрочных прогнозов мирового развития конца XX века, опиравшихся на общепринятые научные подходы и эмпирические закономерности, предсказывали развитие глобализации, как становление новой глобальной социальной общности (социального субъекта) наднационального порядка и всеобщее преобладание процессов культурной и политической унификации и конвергенции.

Однако современная практика глобализации показывает, что вопреки становлению глобального рынка, глобального цифрового (информационного) пространства, многократному росту временной и постоянной миграции, формирования глобальной социальной общности не происходит. Более того, по мере углубления экономической и информационной глобализации резко и повсеместно усиливается культурно-цивилизационная, этническая и конфессиональная фрагментация и дифференциация локальных сообществ, «этнизация» массового сознания, превращение этнической идентичности индивида в ведущую.

Это означает, что в число субъектов (акторов) мирового развития, помимо национальных государств и транснациональных корпораций, входит все большее число социальных субъектов неэкономической и негосударственной (неполитической) природы, в числе которых этнические общности (этносы).

Для футурологов неожиданным стал рост тенденций дивергентного порядка, увеличение многосубъектности мировых процессов, актуализация и усиление влияния этнических и религиозных общностей, обострение старых и возникновение новых этноконфессиональных конфликтов. Это противоречит сложившимся в ХХ веке представлениям о необратимом движении человечества в сторону конвергенции, унификации, универсализации, основанным на идее непрерывного восходящего прогресса, стадиальном подходе и экономическом детерминизме.

Таким образом, перед общественными науками встает не только фундаментальная научная проблема, но и насущная социально-прикладная задача создания новой парадигмы социогенеза, работающей в качественно новых условиях глобализации, как новой исторической эпохи, позволяющей анализировать и прогнозировать развитие ведущих социальных процессов современности, включая феномены этнокультурного порядка.

В число таких ведущих социокультурных феноменов современности, требующих теоретического осмысления на социально-философском уровне, входит актуализация этнических общностей, этничности и этнического сознания, идущая на фоне кризиса и размывания современных наций.




Степень разработанности проблемы


Понятие глобализации, как категории общественно-политического и научного дискурса, вошло в широкий научный обиход после 1991 года, когда в результате распада СССР и системы его союзников исчезли препятствия для формирования глобального рынка товаров и услуг, включая медиарынок, качественного роста интернациональной торговли и миграции, а также проведения в глобальном масштабе неолиберальных реформ, незадолго до этого апробированных Р. Рейганом и М. Тэтчер.

Поэтому первоначально глобализация рассматривалась (прежде всего, ее творцами и апологетами, такими как Г. Киссинджер и М. Тэтчер[1 - Тэтчер, Маргарет. Искусство управления государством. Стратегии для меняющегося мира/ Пер. с англ. М.: Альбина Паблишер, 2003. – 504 с.]) в основном как политически детерминированный, и в основном экономический процесс распространения и универсализации «победившей в мировом масштабе» западной экономической модели в ее неолиберальном варианте. Все это создавало впечатление скорого возникновения глобального «сверхобщества», вплоть до «Конца истории» (Ф. Фукуяма[2 - Фукуяма, Фрэнсис. Конец истории и последний человек. М.: Ермак, ACT, 2005. – 592 с.]) и возникновения глобальной «Империи»[3 - Хардт, М., Негри, A. Империя / Пер. с англ., под ред. Г. В. Каменской, М. С. Фетисова. – М.: Праксис, 2004. – 440 с.] (Негри, Хардт) с евроатлантическим цивилизационным ядром и несколькими кругами зависимой и бессубъектной периферии.

Однако по мере проявления результатов возникновения «единого мира» возникла потребность в изучения глобализации, как феномена качественно новой социальной реальности, несводимой к феноменам экономической природы и тенденциям культурной унификации и вестернизации.

Основы социологии глобализации были заложены в работах И. Валлерстайна[4 - Валлерстайн, И. Конец знакомого мира: Социология XXI века / Иммануэль Валлерстайн. М.: Логос, 2004. – 368 с.], Д. Белла[5 - Белл, Д. Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования / Д. Белл. М.: Academia, 1999. – 956 с.], Э. Гидденса[6 - Гидденс, Э. Навстречу глобальному веку: ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М., 2004. – 340 с.], В. Мура, Ф. Лехнера и Р. Робертсона и др.

Предтечами современной глобалистики можно считать философов, разрабатывавших и обосновавших концепции поэтапного восхождения


еловечества к единому глобальному обществу, среди которых выделяются И. Кант, К. Маркс, П. Тейяр де Шарден, В. И. Вернадский, Б. Расселл, А. Тойнби, К. Ясперс[7 - Ясперс, Карл. Всемирная история философии. Введение. М.: Наука, 2000. – 272 с.] и др.

Геоэкономические и геополитические аспекты глобализации разработаны в работах А. В. Бузгалина, А. И. Колганова[8 - Бузгалин, А.В., Колганов, А. И. Глобальный капитал. М.: Едиториал УРСС, 2004. – 512 с.], М. Голанского, М. Г. Делягина[9 - Делягин, М. Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. Курс лекций. М.: Ифра-М, 2003. – 768 с.],[10 - Делягин, М. Г. Глобализация, мировой кризис и «закрывающие технологии» // Транснациональные процессы: XXI век. М.: Современная экономика и право, 2004. – С. 24—51.], B. Л. Иноземцева[11 - Иноземцев, В. Л. Демократия: насаждаемая и желанная. Удачи и провалы демократизации на рубеже тысячелетий // Вопросы философии. 2006. №9. – С. 34—46.], Э. Г. Кочетова, А. И. Неклессы, А. И. Уткина[12 - Уткин, А. И. Новый мировой порядок. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. – 640 с.] и др.

Проблема влияния глобализации на национальное государство и государственные институты разрабатывалась в работах У. Бека[13 - Бек, Ульрих. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-Традиция, 2007. – 464 с.], З. Баумана[14 - Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М.: Издательство «Весь Мир», 2004. – 188 с.], Г. Киссинджера, Г. Мартина и X. Шумана, Р. Райха, К. Омаэ, Р. Страйкера[15 - Страйкер, Р. Глобализация и государство благосостояния // Глобализация: контуры XXI века. М., 2004. Ч. Н. – С. 83—92.], Дж. Сороса, Г. Томпсона, П. Хирста, П. Дракера[16 - Дракер, П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. – С. 67—100.], А. П. Бутенко[17 - Бутенко, А. П. Глобализация: сущность и современные проблемы / А. П. Бутенко // Социально-гуманитарные знания. 2002. №3. – С. 3—19.], А. Г. Дугина, М. Г. Делягина, Э. Ригера[18 - Ригер, Э., Лейбфрид, С. Государство благосостояния как ограничитель глобализации. Глобализация: контуры XXI века. М., 2004.4.II. С. 94—101.], А. С. Блинова, А. Л. Андреева, А. А. Галкина, А. А. Зиновьева, В. Л. Иноземцева, А. А. Кара-Мурзы[19 - Кара-Мурза, С. Г. Глобализация и кризис Просвещения // Транснациональные процессы: XXI век. М., 2004. – С. 291—293.], С. А. Караганова, Б. Ю. Кагарлицкого[20 - Кагарлицкий, Б. Ю. Марксизм. М.: ACT, 2005. – 462 с.], И. М. Подзигуна[21 - Подзигун, И. М. Глобализация как реальность и проблема / И. М. Подзигун// Философские науки. 2003. №1. – С. 5—16.], О. А. Кармадонова[22 - Кармадонов, О. А. Глобализация и символическая власть // Вопросы философии. 2005. №5. – С. 49—56.], И. К. Пантина[23 - Пантин, В.И., Лапкин, В. В. Философия исторического прогнозирования. Дубна: Феникс+, 2006. – 448 с.], Э. А. Позднякова[24 - Поздняков, Э. А. Нация, государство, национальные интересы // Вопросы экономики, 1994. №2. – С. 64—74.], А. С. Панарина[25 - Панарин, А. С. Искушение глобализмом. М., 2002. – 440 с.], П. Г. Щедровицкого и др.

Мир-системный подход к глобализации, как процессу все более многомерного и всеобъемлющего взаимодействия социальных субъектов и сущностей, использован Ф. Броделем, С. Амином[26 - Амин, Самир. Американская идеология // Антиглобализм: новые повороты. М., 2005. – С. 211—219.],[27 - Амин, Самир. Политическое измерение // Глобализация сопротивления. М., 2004. – С. 265—286.], Э. А. Афониным, Дж. Арриги, А. М. Бандуркой, И. Валлерстайном[28 - Валлерстайн, И. Мир-системный анализ: Введение / И. Валлерстайн. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006. – 248 с.], А. В. Коротаевым, А. С. Малковым, А. Ю. Мартыновым, А.Г Франком, А. А. Фисуном, Д. А. Халтуриным и др.

Синергетический подход, основанный на не вполне корректной экстраполяции естественнонаучной закономерности возникновения упорядоченных структур в термодинамически неравновесных системах на социальную форму бытия, использован в работах В. Г. Буданова[29 - Буданов, В. Г. Методология синергетики в постнеклассической науке и в образовании. автореф. дисс. доктора философских наук. М., 2007. – 56 с.], К. Х. Делокарова, В. Т. Завьялова, В. С. Капустина, С. П. Капицы, Н. Н. Моисеева[30 - Моисеев, Н. Н. Человек и ноосфера. М.: Наука, 1990. – С. 331.], И. М. Подзигуна, А. С. Панарина[31 - Панарин, А. С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников oт социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. 2003. №6. – С. 18—27.], Р. Б. Фуллера, А. Ю. Шадже и др.

Безусловным преимуществом синергетического подхода является общая постановка вопроса возникновения и усложнения новых структур и сущностей в результате рассеивания потоков энергии и вещества, что применительно к социальным феноменам может означать развитие дивергентных социальных процессов.

Проблема генезиса локальных социальных групп, важнейшими из которых являются этносы (этнические группы) и нации, имеет очевидный междисциплинарный характер и является предметом социологии, этнологии, социальной антропологии, конфликтологии и этнополитологии, а также наук исторического цикла.

Процессы этногенеза, нациогенеза и, шире, генезиса социальных общностей исследуются в русле трех основных направлений – конструктивизма, близкого к нему инструментализма и примордиализма.

Примордиализм исходит из эволюционного подхода к социогенезу и этногенезу, рассматривая крупные и длительно существующие группы (в частности, этносы и нации) как результат длительной и преемственной эволюции социальных общностей, сохраняющих свою субъектность даже в ходе глубоких социальных трансформаций общества. Основу примордиалистского подхода заложили два ведущих направления этнологии XIX века – эволюционизм и диффузионизм, а также эволюционистский подход в лингвистике, позволивший уточнить генезис культурно-языковых общностей.

Примордиализм имеет два основных направления – социокультурное (культурный примордиализм) и социобиологическое, акцентирующее внимание на генетической общности социальных групп, прежде всего этнических, а также на особой социальной роли инстинктивной подосновы социального поведения (К. Лоренц).

Ведущим направлением современного примордиализма является, безусловно, культурный примордиализм, рассматривающий генезис крупных социальных групп (этносов и наций) как результат эволюции социальных институтов и общественных отношений. В советской и российской науке культурный примордиализм представлен в работах Ю. В. Бромлея, В. И. Козлова, С. А. Арутюнова, М. О. Мнацакяна и др.

Современное социобиологическое направление, преодолевшее наследие расовых социогенетических теорий XIX – начала XX века, в основном представлено этногенетическими[32 - Докинз, Р. Расширенный фенотип. Длинная рука гена. М: Астрель, 2010. – 512 с.],[33 - Cavalli-Sforza, L.L. Genes, Peoples, and Languages. New York: North Point Press, 2000. – 267 р.],[34 - Gil-White F.J. How thick is Blood? // Ethnic and Racial Studies. 1999. №22 (5). – P. 789—820.],[35 - Гирц, К. Интерпретация культур. М.: РОССПЭН, 2004. – 128 с.] и нейрогенетическими концепциями, близкими к бихевиоризму[36 - Varela, F. Neurophenomenology: A Methodological Remedy for the Hard Problem // Journal of Consciousness Studies. 1996. №4. – P. 330—349.]. Однако, несмотря на внешнюю привлекательность, социобиологические варианты примордиализма в лучшем случае упрощенно объясняют формирование родо-племенных сообществ. Они не объясняют генезис и законы становления и эволюции более развитых и сложных сообществ, в которых системообразующую роль играют культурная и политическая сферы.

В качестве ведущего механизма социогенеза конструктивизм выделяет непосредственное социально-политическое и социально-экономическое конструирование социальных общностей «сверху», со стороны политических элит, которое обычно ведется при посредстве государственных институтов. Современный этнос конструктивисты рассматривают как социокультурный пережиток, идеологический фантом, используемый элитами для управления массами (Б. Андерсон[37 - Андерсон, Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-пресс, 2001. – 286с.], Э. Хобсбаум, Э. Геллнер[38 - Геллнер, Э. От родства к этничности // Цивилизации. 1997. №5. – С. 41—54.], П. Бергер[39 - Бергер, П. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман. М.: Московский философский фонд: «Academia-Центр», Издательство «Медиум», 1995. – 334 с.] и др.).

Инструменталисты также видят в социальной группе продукт целенаправленной деятельности, но не только и не столько инструмент власти и элит, сколько орудие, инструмент входящих в группу индивидов, позволяющий использовать участие в группе для достижения определенных целей или выполнения определенных социальных функций.

Лидером этого направления считается Фредерик Барт[40 - Барт, Ф. Этнические группы и социальные границы: социальная организация культурных различий. М: Новое издательство. 2006. – 286с.]. Из современных российских исследователей, работающих в русле конструктивистской доктрины, следует выделить В. А. Тишкова[41 - Тишков, В. А. Российский народ как европейская нация и его евразийская миссия // Политический класс. 2005. 5 мая.], М. Н. Губогло[42 - Губогло, М. Н. Идентификация идентичности: этносоциологические очерки. М.: Наука, 2003. – 288 с.], В. Воронкова[43 - Воронков, В., Освальд, И. Введение. Постсоветская этничность // Конструирование этнической общины Санкт-Петербурга. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. – С. 7.], В. А. Шнирельмана[44 - Шнирельман В. А. Злоключения одной науки: этногенетические исследования и сталинская национальная политика // Этнографическое обозрение. 1993. №3. – С. 52—68.], А. А. Кулагина[45 - Кулагин, А. А. Этническая и религиозная идентификация друзской общины // Исторический журнал – научные исследования. 2012. №1. – С. 141—159.], Л. М. Дробижеву[46 - Дробижева, Л. М. Методологические проблемы этносоциологических исследований // Социологический журнал. 2006. №3—4.], С. В. Лурье[47 - Лурье, С. В. Историческая этнология: учебное пособие для вузов. – 2-е изд. – М.: Аспект Пресс, 1998. – 448 с.], а также недавние работы Е. А. Попова[48 - Попов, Е. А. Этническая идентификация в обществе посредством языка // Политика и общество. 2012. №3. – С. 104—107.], Л. Р. Низамовой[49 - Низамова, Л. Р. Сложносоставная концепция модерной этничности: пределы и возможности теоретического синтеза // Журнал социологии и социальной антропологии. 2009. №1. – С. 141—159.], Б. Б. Нимаевой[50 - Нимаева, Б. Б. Молодежь Аги – репертуар идентичностей в современном социокультурном контексте // Политика и право. 2011. №9. – С. 75—81.], Б. Б. Ортобаева[51 - Ортобаев, Б. Б. Эпистемологический анализ этносоциологии // Социология в системе научного управления: Материалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 83—92.] и др. В русле конструктивистского и инструменталистского направления лежат информационные и символистские (идентификационные) подходы к этно- и социогенезу (С. А. Арутюнов[52 - Арутюнов, С. А. Этногенез, его формы и закономерности // Этнополитический вестник. 1993. №1. – С. 10—19.], А. А. Сусоколов[53 - Сусоколов, А. А. Структурные факторы самоорганизации этноса // Расы и народы. 1990. №20. – С. 5—39.], А. Смит[54 - Hutchinson, J., Smith, A.D. (ed.) Ethnicity. Oxford readers. Oxford: Oxford University Press, 1996. – Р. 29—34.], Г. Хейл[55 - Hale, H.E. Bashkortostan: The Logic of Ethnic Machine Politics and the Consolidation of Democracy // Timothy J.C., Hough J.F. (eds.) Growing Pains: Russian Democracy and the Election of 1993. Washington, DC: TheBrookingsInstitution, 1998. – Р. 47—55.] и др.).

Среди социологических исследований, посвященных активизации этнических и этносоциальных процессов на юге Российской Федерации, можно привести работы В. А. Авксентьева[56 - Авксентьев, В. А. Северный Кавказ: реполитизация этничности и конфликтологические сценарии развития // Обозреватель. 2006. №6. – С. 19—20.],[57 - Матишов, Г.Г., Авксентьев, В.А., Батиев, Л. В. Атлас социально-политических проблем, угроз и рисков юга России. Т. III. Ростов н/Д.: Изд-во СКНЦ ВШ, 2008. – 176 с.], Р. Г. Абдулатипова[58 - Абдулатипов, Р. Г. Российская нация: Этнонациональная и гражданская идентичность россиян в современных условиях. М.: Новая книга, 2005. – 472 с.], М. Р. Гасанова[59 - Гасанов, М. Р. Палеокавказская этническая общность и проблема происхождения народов Дагестана. Махачкала: Изд-во Дагестанского государственного педагогического института, 1994. – 194 с.], К. С. Гаджиева[60 - Гаджиев, К. С. Этнонациональная и геополитическая идентичность Кавказа. Saabrucken: Lambert Academic Publishing. 2011. – 531 с.], С. М. Маркедонова[61 - Маркедонов С. М. Этнонациональный и религиозный фактор в общественно-политической жизни кавказского региона. М.: Макс Пресс, 2005. – 379 с.], В. А. Тишкова[62 - Тишков, В. А. О феномене этничности // Этнографическое обозрение. 1997. №3. – С. 3—21.], Х. Г. Тхагапсоева[63 - Тхагапсоев Х. Страсти политологов по Кавказу // Кабардино-Балкарская правда. 2010. 6 февр.], В. В. Черноуса[64 - Черноус, В. В. Актуализация этноцентризма на рубеже первого десятилетия XXI века как следствие имитационной модернизации Северного Кавказа // Сборник материалов и докладов III Международной научно-практической конференции «Кавказ – наш общий дом» (29 сентября – 2 октября 2011, Ростов-на-Дону) / Отв. ред. Ю. Г. Волков. Ростов н/Д.: Социально-гуманитарные знания, 2011. – С. 25—30.], Г. С. Денисовой[65 - Денисова, Г. С. Южнороссийская идентичность в условиях административного преобразования макрорегиона // Социология в системе научного управления: Материалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 48—52.], З. А. Жаде[66 - Жаде, З. А. Структура многоуровневой идентичности населения Республики Адыгея // Социология в системе научного управления: Материалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 74—83.], И. М. Сампиева[67 - Сампиев, И. М. Самоопределение народов: теория и онтология. Ростов н/Д.: Изд-во СКНЦ ВШ, 2004. – 152 с.], Л. Л. Хоперской[68 - Хоперская, Л.Л., Харченко, В. А. Локальные межэтнические конфликты на юге России: 2000—2005 гг. Ростов н/Д.: Изд-во ЮНЦ РАН, 2005. – 164 с.], Р. Д. Хунагова[69 - Хунагов, Р. Д. Российская идентичность в современном северокавказском обществе // Социология в системе научного управления: vатериалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 62—68.], А. А. Цуциева[70 - Цуциев, А. А. Атлас этнополитической истории Кавказа (1774—2004). М.: Европа, 2006. – 128 с.], А. Ю. Шадже[71 - Шадже, А. Ю. Сосуществование идентичностей на Северном Кавказе // Социология в системе научного управления: vатериалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 120—127.], М. М. Шахбановой[72 - Шахбанова, М. М. Этническая идентичность андо-цезской группы (по результатам социологического исследования) // Научные проблемы гуманитарных исследований. 2011. №6. – С. 54—62.] и др.




Глава I. Кризис наций и актуализация этноса в эпоху глобализации



Главной целью социальной философии всегда было осмысление ведущих тенденций исторического развития, определяющих судьбу общества и отдельного человека, нахождение немногих, но ключевых закономерностей, позволяющих за хаосом действительности увидеть и более того – творить контуры будущего.

Ключом к пониманию современности, безусловно, является глобализация – все более многомерный процесс качественного усложнения, ускорения и интеграции развития человечества, все более чреватый переходом от технического и социального прогресса предшествующих двух веков к неуправляемости и глобальной катастрофе.

В первую очередь, глобализация – это система качественных социальных изменений, заключающихся в формировании не только единого всемирного рынка, но и глобальной социальной и информационной среды, лишенной пространственных и политических границ, порождающей небывалое в прежние эпохи усложнение и ускорение социально-исторических процессов.

Это появление всемирной информационной открытости, появление новых информационных технологий, непосредственно и безынерционно, в режиме реального времени влияющих на индивидуальное и массовое сознание, а также в качественно большем расширении контактов между географически удаленными локальными сообществами и отдельными людьми, в том числе не опосредованных государством и его институтами.

В более общем виде глобализацию можно определить как процесс интенсификации всей системы социальных отношений и формирования глобальной среды взаимодействия, в результате чего не только глобальные, но и локальные социальные феномены формируются под влиянием удаленных внешних причин и влияний, что приводит к всеобъемлющему, всемирному связыванию социальных общностей, структур, институтов и культур. В процессе глобализации формируется качественно новая система социальных отношений и институтов, в рамках которой ни один феномен социального бытия локального уровня не может быть познан вне всеобъемлющей системы связей с другими частями глобальной системы.

Но если еще недавно мир был совокупностью относительно замкнутых социальных систем, то сегодня все локальные социальные и экономические системы приобрели открытый характер и не могут быть изучены вне глобального контекста.

В ходе интеграции хозяйственной жизни отдельных стран глобализация все дальше выходит за рамки экономики, в терминах которой определялась первоначально, и начинает принимать всеобщий, тотальный характер, несводимый к частным закономерностям, порождая непредсказуемый хаос разнокачественных процессов, происходящих в социальной, экономической, политической, культурной и других сферах общественной жизни. Взятые в своем системном взаимодействии, данные процессы образуют глобализацию с ее целостной, но при этом внутренне противоречивой и неустойчивой структурой. Поэтому анализу и прогнозу развития глобализационных процессов препятствует характерный для глобализации кризисный характер изменений, все более чреватый переходом от технического и социального прогресса предшествующих двух веков к нарастающей неуправляемости и глобальной катастрофе.

Таким образом, глобализация как ведущий социальный феномен современности представляет собой становление, развитие и качественное нарастание связности глобальной среды, в частности ее экономической, политической, информационной и социальной сферы. Она качественно интенсифицирует взаимодействия внутри социума и тем самым вызывает нарастающее противоборство всех социальных субъектов.

Вследствие этого в эпоху глобализации, которая является качественно новым этапом исторического развития, резко усиливаются кризисные процессы. Глобализация из-за этого во многом проявляется в виде все менее устойчивой системы взаимоусиливающих друг друга кризисов и катастроф во всех сферах бытия.




1.1. Глобализация как социально-исторический феномен


Помимо функциональных измерений – экономического, социального, политического и др., глобализация имеет и временное измерение.

Глобализация как тенденция не нова: межгосударственные, межцивилизационные и торговые связи и взаимодействия играли существенную роль на протяжении всей истории человечества, которое прошло целый ряд циклов «глобализация—локализация».

Так, в эпоху эллинизма и доминирования Римской империи преобладала тенденция к глобализации (точнее, «ойкуменизации» с учетом изоляции Нового Света и окраин Евразии и Африки). Напротив, ведущей тенденцией Средневековья была регионализация и дробление пространства на феодальные и религиозные анклавы[73 - Сафонов, А. Л. Осевое Время-2: возвращение к истокам или погружение во тьму? // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14 (Философия, социология, политология, культурология). – Улан-Удэ, 2012. – С. 34—42.].

Эпоха Великих географических открытий стала новым поворотом к глобализации и вовлекла в мировой исторический и экономический процесс ранее изолированные пространства Нового Света, Африки и Азии. Однако если говорить о степени вовлеченности в глобализацию элит и локальных социумов, в том числе европейских, то вплоть до XX века объемы торговли не превышали единиц процентов от внутреннего производства, а трансконтинентальные миграционные потоки также затрагивали ничтожную долю населения. Обезлюдившая метрополии испано-португальская колонизация Нового Света и потоки испанского золота, хлынувшие в Европу, – исключение, подтверждающее правило.

Преддверием современной эпохи глобализации стала эпоха индустриализма, началом которой стало создание железнодорожной сети, парового флота и телеграфа, качественно изменивших искусственную среду и весь образ жизни.

Характерно, что преддверием глобализации традиционно считается борьба колониальных империй за раздел Африки и завершившая его Англо-бурская война[74 - Давидсон, А. Б. Сесиль Родс и его время. – М.: Мысль, 1984. – 367 с.], открывшая период глобального противоборства за передел мира, включая две мировые войны.

Характерно, что уже к началу Первой мировой войны сформировалось и стало общепринятым политическим термином понятие империализма, первоначально направленное против доминирования Британской империи.

Известная работа В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» (1916 г.) была отнюдь не первым опытом построения «теории империализма», а была выстроена на полемике с более ранней и более объемной работой Карла Каутского. Также она содержит ссылки на другие предшествующие работы германских, французских и британских авторов, в частности на «Империализм» Гобсона[75 - Hobson, J.A. Imperialism. A study. – London: Nisbet, 1902. – 400 p.].

Оценивая эту работу постфактум, столетие спустя, можно констатировать, что Ленину, как представителю марксистской парадигмы, действительно удалось выделить сущностные признаки нового этапа развития капитализма, в полной мере проявившиеся сегодня. Среди них не только тенденция к монополизации рынков, еще тогда, сто лет назад, сменившая «свободную конкуренцию», понятие которой стало идеологическим конструктом. Также была описана лидирующая роль финансового капитала, переток доходов из реального сектора в финансовый, опережающее развитие экспорта капитала, превращение метрополий в «государства-рантье», Rentnerstaat, новую роль банков, как центров управления экономикой. Особо выделена роль акционерных обществ и дочерних компаний, формирующих, говоря современным языком, сетевые транснациональные структуры, как один из ключевых феноменов, определивших становление глобализации как качественно нового этапа социально-исторического развития человечества.

Отмечена В. И. Лениным и тенденция экспорта германского капитала в британские колонии «через голову» метрополии, в обход колониальной принадлежности, то есть тенденция перехода финансового капитала к совместной эксплуатации третьих стран, в полной мере проявленная после Второй мировой войны, на неоколониальном этапе.

Как видим, созданная в рамках марксистской парадигмы теория империализма начала XX века уже содержала в себе все особенности, характерные для конца XX и начала XXI века, то есть смогла определить основные черты глобализации за столетие до нее.

По сути, только цепь терминологических новаций мешает видеть за «глобализацией» XXI века непосредственное продолжение «империализма» времен Сесила Родса[76 - Давидсон, А. Б. Сесил Родс и его время – М.:Мысль, 1984. – 367 с.], получившего вполне адекватное, как мы убеждаемся сегодня, теоретическое осмысление современников.

Другое дело, что в конце XX века, в период становления глобализации как ведущего системного феномена, стоящего за борьбой социально-политических систем, определивших ход XX века, вполне сложившаяся и достаточно адекватная общественной практике теория империализма была незаслуженно забыта, и глобализация показалась чем-то принципиально новым.

Тем не менее, несмотря на первые проявления глобализации, впечатляющий рост физических и финансовых объемов международной торговли (особенно, кстати, в периоды мировых войн, качественно подстегнувших транснациональную торговлю и грузооборот), национальные государства и региональные блоки эпохи империализма и индустриализма в целом сохраняли замкнутость экономического, политического и информационного пространств. В ситуации, когда внутренние связи преобладали над внешними и государство можно было рассматривать как закрытую саморегулирующуюся систему с поправками на внешнеторговый товарообмен, мир мог рассматриваться как сумма своих частей, описание которых не требовало рассмотрения их в контексте глобальной надсистемы.

Рубежом глобализации следует считать момент, когда ведущие государства мира, сохраняя номинальный суверенитет, де-факто превратились в открытые социально-экономические системы. Их зависимость от глобальной надсистемы, включая международные политические и финансовые институты, значительно усилилась и перешла на качественно новый уровень. Влияние этой надсистемы на экономическую, социальную и культурную жизнь населения стало сопоставимо с влиянием национальных правительств.

Однако говорить о глобализации как ведущей тенденции мирового развития правомерно лишь с 1991 года, когда формы социальной жизни, характерные для западной цивилизации, получили импульс к глобальному распространению.

Рубежное значение 1991 года заключается не только в политической ликвидации СССР и вовлечении в «мировое сообщество» и глобальную рыночную экономику стран, возникших на территории Советского Союза и его бывших союзников (что существенно расширило «периферию» и полупериферию» мировой системы).

Начиная с 1991 года как на Западе, так и в развивающихся и постсоциалистических странах прошла волна однотипных и почти одновременных либеральных реформ экономики, включая приватизацию системообразующих государственных монополий – железных дорог, энергетики, связи, образования, медицины. Тем самым начался этап кризиса и демонтажа сверху классического буржуазного государства индустриальной эпохи и его социальных институтов. Наступил этап «приватизации государства благосостояния» и «реванша элит», когда государство теряет роль в экономической и социальной сфере общественного бытия и все в большей мере становится инструментом, обслуживающим ситуативные интересы.

До определенного времени в мировом масштабе единой социально-экономической среды не существовало, а существовал лишь ряд крупных и вследствие этого политически, этнически и культурно неоднородных государств (в том числе и империй) со сравнительно замкнутыми экономиками и некоторое количество локальных или даже региональных торгово-экономических систем.

В то же время любое государство имперского типа, будь то Римская империя или государство Чингисхана, Арабский халифат или Китай, стремилось к максимальному территориальному расширению с целью приобретения новых подданных, стремясь выйти на естественно-географические пределы территориального роста – моря и малопродуктивные горные и пустынные местности, лишенные населения и путей сообщения.

Однако рано или поздно империи достигали пика своей территориальной экспансии, после чего наступал политический кризис, вызванный ограниченностью внутренних связей, фрагментацией имперских элит и ростом протяженности границ, нуждающихся в военной защите.

Кардинальный перелом в мировой истории произошел на рубеже XV и XVI веков, т. е. в эпоху Великих географических открытий. Именно с тех пор все большее число стран Западной Европы (сначала Испания и Португалия, затем Англия, Франция и Германия) стали руководствоваться в своей политике именно экономическими соображениями.

Благодаря установлению европейцами монополии на прямые морские сообщения с другими континентами возникла и начала развиваться система мировых торговых связей, постепенно охватившая весь тогда известный мир. Доминирующие позиции в этой мировой торговой системе заняли именно те, кто ее создал, а именно европейцы. Именно они имели возможность извлекать из торговых операций со странами Азии, Африки и Америки не просто прибыли, а монопольные сверхприбыли в силу неэквивалентного, то есть неравноценного характера этого торгового обмена. Так возник феномен, ранее никогда не существовавший в истории человечества, – мировая экономическая система (она же мировая капиталистическая система или просто «современная мировая система»).

С позиции мир-системного подхода Новое время – не что иное, как рубеж возникновения и развития мировой (глобальной) экономической системы.

Важнейшей особенностью мировой экономической системы является то, что она, во-первых, функционирует именно как рынок, т. е. как система торгового обмена, а во-вторых, и это особенно важно, не имеет по отношению к себе никаких внешних социальных систем. В то же время локальные экономические и социальные системы, продолжая сохранять субъектность, приобретают все более открытый для внешних факторов, несамодостаточный характер. Иными словами, мировая экономическая система – это система все менее ограниченного географическими, политическими и законодательными рамками накопления и экспансии капитала, ускользающая от политического регулирования государства.

В результате главной объективной тенденцией развития становится коммерциализация всего мира, в том числе коммерциализация, механизация (индустриализация) и унификация всех сфер социальной жизни, не вовлеченных в рыночный оборот в предшествующие эпохи.



Адекватное теоретическое осмысление глобализации порождает целый комплекс методологических проблем. В частности, общеизвестно, что все социально-философские теории состоят из двух компонентов – дескриптивной, описательной части, объясняющей мир, и нормативной части, дающей картину должного, идеального состояния общества и человека.

Соответственно, теории глобализации, претендующие на системный характер, вынуждены не только описывать и объяснять, но в явном или неявном виде давать нормативную модель социальных отношений, то есть содержать идеологическую составляющую, которая отражает интересы элит, но при этом апеллирует к интересам и ценностям более широких социальных групп, вплоть до «общечеловеческих».

Методологическая уязвимость теорий глобализации состоит в том, что за внешними формами социальных теорий, построенных по канонам естественных наук, изучающих объективные природные закономерности, неизбежно скрывается субъективная, инструментальная, идеологическая составляющая, обусловленная социальной, цивилизационной и корпоративной принадлежностью исследователя, и, шире, определенной научной школы или научного сообщества. При этом идущая в глобальном масштабе коммерциализация научно-образовательной сферы переводит субъективность общественных наук из латентной формы в явную, когда наука приобретает форму коммерческого рынка научных услуг, на котором предложение существенно превышает спрос. Возникает т. н. «рынок покупателя», в условиях которого доминирует заказчик услуг, на котором в качестве заказчика научных услуг все чаще выступают субъекты негосударственной природы.

Так или иначе при анализе теорий глобализации следует выделять их идеологическую, нормативную составляющую как адресованную определенной социальной группе (целевой аудитории) модель общества или социального поведения. То есть рассматривать теорию того или иного социального феномена необходимо не только как модель данного феномена, но и как символический ресурс, формирующий общественное и индивидуальное сознание.

Таким образом, известные концепции глобализации, отражая точку зрения и интересы определенных социальных субъектов, должны рассматриваться не только как теории, но и как инструмент специфических интересов этих субъектов. Таким образом, для теории глобализации весьма актуальны конструктивистские и инструменталистские подходы к социогенезу, учитывающие субъективные моменты социально-исторического развития.

Существуют ли общепризнанные положения глобалистики?

Безусловно, общепризнан факт возникновения глобального рынка, как глобальной среды экономического и, как следствие, социального взаимодействия, все более нивелирующий пространственную разобщенность локальных экономик и взаимодействие локальных социальных систем.

Большинство исследователей соглашаются с тем, что объективной основой глобализации является научно-технический прогресс и рост производительных сил, используемый рядом экономически и политически доминирующих стран («золотого миллиарда») и их элитами в собственных экономических и политических целях, включая установление выгодной для себя структуры миропорядка в целом.

Существует определенный консенсус по вопросу о необходимости сохранения культурно-цивилизационного многообразия мира, которое объективно вступает в противоречие с западным проектом глобализации.

Большинство исследователей считают, что однополярная модель глобализации на основе либерального фундаментализма не оставляет будущего как для большинства существующих локальных цивилизаций и соответствующих культурно-исторических общностей, так и для самого Запада. В то же время современное научное сообщество не может предложить ничего, кроме неопределенного лозунга «диалога цивилизаций».

Идея «диалога цивилизаций», как предельно абстрактная позиция, лишенная явно сформулированных целей и привязки к социальным субъектам, сформулирована в предисловии к русскому переводу книги «Грамматика цивилизаций» Ф. Броделя: «Глобализация развивается одновременно с возникновением многополярного мира. Цивилизации должны научиться… соглашаться с существованием других цивилизаций, признавать, что им никогда не удастся добиться господства над другими, быть готовыми видеть в других равноправных партнеров»[77 - Бродель, Ф. Грамматика цивилизаций. – М.: Весь мир, 2008. – 552 с.].

В итоге теоретический консенсус глобалистики ограничен, скорее, фактологической стороной глобализационных процессов.

Что касается теории глобализации как таковой, то в теоретической области идет процесс, объективно отражающий нарастающее противоборство социальных субъектов глобального развития, в первую очередь, глобальных и локальных элит. Вследствие чего теория глобализации и смежные научные области и научные дисциплины становятся ареной борьбы интересов глобальных и локальных элит и в силу этого может рассматриваться как отражение глобализационных процессов в общественном сознании.

В этой связи достаточно очевидна потребность выхода теории глобализации за рамки отдельных дисциплин и локальных теоретических построений и осмысления глобализационных процессов на социально-философском уровне.

Большинство моделей глобализации были созданы на базе стадиального подхода, с характерным для него экономическим детерминизмом. В рамках данного подхода глобализация рассматривается как объективно детерминированный, в основном экономический, процесс распространения и универсализации западной экономической модели в ее неолиберальном варианте. Это создавало впечатление становления глобального «сверхобщества» (А. Зиновьев), провозглашение «конца истории»[78 - Фукуяма, Фрэнсис. Конец истории и последний человек. М.: Ермак, ACT, 2005. – 592 с.] и возникновения глобальной «Империи» (Негри, Хардт) с евроатлантическим цивилизационным ядром и несколькими кругами зависимой и бессубъектной периферии.

Основанием для классификации теоретических подходов может служить предметная область исследования.

Взгляд на глобализацию как объективную историческую тенденцию углубления межгосударственных и межцивилизационных взаимодействий и контактов был развит в работах Дж. Андерхилла, З. Баумана, У. Бека[79 - Бек Ульрих. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2001. – 384 с.], П. Бергера[80 - Бергер, Питер, Лукман, Томас. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания/ Пер. Е. Руткевича. М.: Наука, 1995. – 342 с.], С. Хантингтона[81 - Хантингтон, Самюэль. Столкновение цивилизаций/ Пер. с англ. П. Велимеева. М.: ACT, ACT Москва, 2006. – 571 с.], М. А. Бойцова, Дж. Вильямсона, Д. Гольдблатта[82 - Гранин, Ю. Д. Этносы, национальное государство и формирование российской нации. Опыт философско-методологического исследования. М.: ИФ РАН, 2007. – 167 с.], Д. Дженсона, С. Лэша, М. Кастельса[83 - Кастельс, Мануэль. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. – С. 492—505.], М. Маклюэна[84 - Маклюэн, М. Галактика Гуттенберга: Становление человека печатающего / Маршалл Маклюэн. М.: Академич. Проект: Фонд «Мир», 2005. – 496 с.], Э. Маркгрю, Дж. Миттельмана, Дж. Перратона, А. Негри, Дж. Сороса[85 - Сорос, Дж. О глобализации. М.: Праксис, 2004. – 276 с.], Л. Склэра, Дж. Стиглица[86 - Стиглиц, Дж. Мир в последнее десятилетие XX века // Транснациональные процессы: XXI век. М., 2004. – С. 19—23.], А. Ругмана, К. О'Роурки, Ф. Шлезингера, В. И. Пантина, О. В. Братимова[87 - Братимов, О. В. Практика глобализации: игры и правила новой эпохи / О. В. Братимов, Ю. М. Горский, М. Г. Делягин, A.A. Коваленко. М.: ИНФРА-М, 2000. – 344 с.], П. Стирнса, А. И. Уткина[88 - Уткин, А. И. Глобализация: процесс и осмысление. М.: Логос, 2001. – 254 с.], П. Фесслера, Д. Флинна, А. Н. Чумакова[89 - Чумаков, А. Н. Глобализация. Контуры целостного мира. М.: Проспект, 2005. – 432 с.],[90 - Чумаков, А. Н. Метафизика глобализации. Культурно-цивилизационный контекст. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2006. – 516 с.], Ю. Д. Гранина и др.

Геоэкономические и геополитические аспекты глобализации разработаны в работах А. В. Бузгалина и А. И. Колганова[91 - Бузгалин, А.В., Колганов, А. И. Глобальный капитал. М.: Едиториал УРСС, 2004. – 512 с.], М. Г. Делягина[92 - Делягин, М. Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. Курс лекций. М.: Ифра-М, 2003. – 768 с.],[93 - Делягин, М. Г. Глобализация, мировой кризис и «закрывающие технологии» // Транснациональные процессы: XXI век. М.: Современная экономика и право, 2004. – С. 24—51.], М. Голанского, B. Л. Иноземцева[94 - Иноземцев, В. Л. Демократия: насаждаемая и желанная. Удачи и провалы демократизации на рубеже тысячелетий // Вопросы философии. 2006. №9. – С. 34—46.], Э. Г. Кочетова, А. И. Неклессы, А. И. Субетто[95 - Субетто, А. И. Капиталократия и глобальный империализм. СПб.: «Астерион», 2009. – 572 с.], А. И. Уткина[96 - Уткин, А. И. Новый мировой порядок. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. – 640 с.] др.

Проблема влияния глобализации на национальное государство и государственные институты разрабатывалась в работах У. Бека[97 - Бек, Ульрих. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-Традиция, 2007. – 464 с.], З. Баумана[98 - Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М.: Издательство «Весь Мир», 2004. – 188 с.], Г. Киссенджера, Г. Мартина и X. Шумана, Р. Райха, К. Омаэ, Г. Томпсона, Р. Страйкера[99 - Страйкер, Р. Глобализация и государство благосостояния // Глобализация: контуры XXI века. М., 2004. Ч. Н. – С. 83—92.], Дж. Сороса, П. Дракера[100 - Дракер, П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. – С. 67—100.], А. П. Бутенко[101 - Бутенко, А. П. Глобализация: сущность и современные проблемы / А. П. Бутенко // Социально-гуманитарные знания. 2002. №3. – С. 3—19.], А. Г. Дугина, М. Г. Делягина, Э. Ригера[102 - Ригер, Э., Лейбфрид, С. Государство благосостояния как ограничитель глобализации. Глобализация: контуры XXI века. М., 2004. 4. II. – С. 94—101.], П. Хирста, А. Л. Андреева, А. С. Блинова, А. А. Галкина, И. В. Данилевича, А. А. Зиновьева, В. Л. Иноземцева, И.М.Подзигуна[103 - Подзигун, И. М. Глобализация как реальность и проблема / И. М. Подзигун// Философские науки. 2003. №1. – С. 5—16.], А. А. Кара-Мурзы[104 - Кара-Мурза, С. Г. Глобализация и кризис Просвещения // Транснациональные процессы: XXI век. М., 2004. – С. 291—293.], С. А. Караганова, О. А. Кармадонова[105 - Кармадонов, О. А. Глобализация и символическая власть // Вопросы философии. 2005. №5. – С. 49—56.], Б. Ю. Кагарлицкого[106 - Кагарлицкий, Б. Ю. Марксизм. М.: ACT, 2005. – 462 с.], И. К. Пантина[107 - Пантин, В.И., Лапкин, В. В. Философия исторического прогнозирования. Дубна:: Феникс+, 2006. – 448 с.], А. С. Панарина[108 - Панарин, А. С. Искушение глобализмом. М., 2002. – 440 с.], Э. А. Позднякова[109 - Поздняков, Э. А. Нация, государство, национальные интересы // Вопросы экономики, 1994. №2. – С. 64—74.], B.C. Спиридонова, П. Г. Щедровицкого и др.

Мир-системный подход к глобализации как процессу все более многомерного и всеобъемлющего взаимодействия социальных субъектов и сущностей использован Ф. Броделем, Дж. Арриги, С. Амином[110 - Амин, Самир. Американская идеология // Антиглобализм: новые повороты. М., 2005. – С. 211—219.],[111 - Амин, Самир. Политическое измерение // Глобализация сопротивления. М., 2004. – С. 265—286.], И. Валлерстайном[112 - Валлерстайн, И. Мир-системный анализ: Введение / И. Валлерстайн. – М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006. – 248 с.], Э. А. Афониным, А. М. Бандуркой, А. В. Коротаевым, А. С. Малковым, А. Ю. Мартыновым, А.Г Франком, А. А. Фисуном, Д. А. Халтуриным и др.

Существенное влияние получил ресурсно-экологический подход к глобальному развитию, один из вариантов которого – «концепция устойчивого развития», ставшая основой политики ООН в области демографии и развития. Основой ресурсно-экологического подхода являются объективные природно-ресурсные ограничения («пределы роста») материально-хозяйственной деятельности и, как следствие, оптимальной численности человечества. Тем не менее, концепция ресурсно-демографического кризиса, обозначая объективные проблемы, в принципе непригоден для описания и прогнозирования социальной составляющей этого кризиса и форм его протекания.

Основанием классификации может быть соотношение конвергентных и дивергентных социальных процессов. Предтечами современной глобалистики можно считать философов, создавших концепцию поэтапного (стадиального) развития человечества в направлении единого глобального социума, в числе которых выделяются фундаментальные труды И. Канта, К. Маркса, П. Тейяр де Шардена, В. И. Вернадского, А. Тойнби, Б. Рассела, К. Ясперса и др.

На ограниченности конвергентных тенденций глобализации в социокультурной сфере настаивают, в частности, представители цивилизационного подхода, акцентирующие внимание на неожиданно устойчивом сохранении социально-культурных общностей и культурно-цивилизационных различий даже в условиях связной экономической и социальной среды.

Большая часть известных теорий и концепций основана на редукции глобализации как всеобъемлющего явления к частным, пусть и существенным, феноменам экономического, социокультурного или политического характера.

При этом абсолютизируются конвергентные аспекты развития (монополизации и унификации, в том числе этнокультурной), а также отрицается феномен социального регресса, как объективная тенденция, атрибутивно присущая глобализации.

Не менее важно, что глобализация – это целостная система качественных, часто революционных и катастрофических изменений в отдельных сферах социального бытия, несводимая к их сумме, порождающая качественно новый уровень сложности социальных феноменов новой эпохи.

Анализу и прогнозу развития глобализационных процессов препятствует характерный для глобализации кризисный характер изменений, все более чреватый переходом от технического и социального прогресса предшествующих двух веков к нарастающей неуправляемости и глобальной катастрофе: современный мир меняется быстрее, чем возникает научный консенсус по характеру этих перемен.

Находящиеся в центре внимания научного сообщества объективные проблемы ресурсного, экологического и экономического порядка не исчерпывают угроз и вызовов глобализации. Не меньшее значение имеют субъективные по природе глобальные угрозы социального порядка, связанные с трансформацией системообразующих социальных общностей, в частности, национальных и этнических.

Новую глобальную угрозу представляет этнокультурная фрагментация гражданских наций. Она вызывает не только активизацию старых и возникновение новых этнических и конфессиональных конфликтов, но и новые формы их становления и развития. Таким образом, «столкновение цивилизаций» принимает не межгосударственный, а внутренний, диффузный характер, связанный с элиминацией пространственных границ и барьеров.

Представляется продуктивным деление составляющих глобализацию феноменов на объективные составляющие, связанные в основном с обострением природно-ресурсных ограничений и объективно неизбежным становлением глобального экономического и социального пространства, и субъективные составляющие, связанные с деятельностью социальных субъектов (акторов) глобального развития, включая такие крупные и значимые социальные общности, как нации и этносы.

Одной из ведущих объективных составляющих глобализации является рост связности глобального пространства, то есть собственно экономическую, транспортную и информационную глобализацию, а также глобальный ресурсно-демографический кризис.

При этом нарастание объективной составляющей мирового системного кризиса неизбежно порождает его субъективные проявления в форме противоборства социальных субъектов (акторов) глобального процесса, вовлекаемых в борьбу за ограниченные ресурсы уже не столько стремлением к выгоде и господству, сколько необходимостью самосохранения.

Объективную и субъективную компоненту можно выделить и в теоретических подходах к глобализации. Известно, что теории могут носить дескриптивный, описательный характер и нормативный, предписывающий характер. Так, при анализе теорий и моделей глобализации следует выделять их объективную, описательную составляющую, и субъективную составляющую, отражающую особенности, интересы и намерения субъекта (актора), предлагающего тот или иной теоретический подход в качестве предпочтительного.

Нормативная составляющая социальной теории (в том числе и теории глобализации), понимаемая как идеальная модель общества, играет исключительную роль в формировании наций и других социальных общностей политического генезиса.

Национальная идея – не что иное, как нормативная теория общественного устройства, овладевшая массами и формирующая их общую идентичность.

Поэтому особо следует выделить идеологическую, нормативную составляющую теорий глобализации, то есть ценностную посылку, адресованную определенной социальной группе (целевой аудитории), порожденную определенными социальными субъектами (как правило, элитами), использующими идеологию в качестве инструмента социального управления, активно формирующего, «конструирующего» социальную реальность.

Таким образом, сравнительный философско-методологический анализ известных теорий и концепций глобализации, созданных в рамках различных научных дисциплин, показывает, что большая их часть основана на редукции глобализации как всеобъемлющего явления к частным, пусть и существенным, феноменам экономического или политического характера.

При этом для большинства известных концепций глобализации, как апологетических, так и критических, свойственна абсолютизация конвергентных аспектов развития – монополизации и унификации, в том числе этнокультурной.

Указанная ограниченность теоретических подходов с неизбежностью порождает когнитивные ограничения, мешающие теории не только прогнозировать, но и объяснять ход глобального развития постфактум, и требует пересмотра применяемых в отдельных общественно-научных дисциплинах подходов на социально-философском уровне.

Глобализация обычно описывается в известных категориях интернационализации экономики и интеграции государств, то есть с точки зрения экономического детерминизма и концепции мировой политики как взаимодействия суверенных государств.

Однако глобализация не только ослабляет достигшие в XX веке пика своего развития национальные государства, включая «великие державы» («great powers»), и размывает нации как системообразующие социальные общности, но и вызывает к жизни новых акторов «глобальной игры», новые центры и механизмы власти, альтернативные национальному государству.

Так, по мнению одного из крупнейших философов и социологов современности, создателя концепции социальной структурации Энтони Гидденса[113 - Giddens, Anthony. Runaway World: How Globalization is Reshaping Our Lives. London: Profile, 1999/ Рус. перев. Гидденс Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М.: Весь мир, 2004. – 120 с.], процесс глобализации несводим и к таким его существенным предпосылкам, как информационно-коммуникационные технологии и либерализация торговли и финансов.

Определенное распространение получила концепция «гибридизации» общества, что предполагает процесс культурного, расового, этнического смешения, метисации[114 - Празаускас, А. А. Этнонационализм, многонациональное государство и процессы глобализации // Полис. 1997. №2. – С. 95—105.]. Таким образом, «гибридизация» – это модель «замедленной конвергенции», сводящая возникновение новых сущностей к механической суперпозиции, наложению уже известных явлений и сущностей.

По мнению А. А. Гусейнова[115 - Гусейнов, А. А. Личность и нация в свете глобализма // Восточнохристианская цивилизация и восточнославянское общество в современном мире. М., 2001. – С. 25—33.], глобализация представляет собой трансформацию исторически сложившихся, вполне самостоятельных, хотя и сложным образом взаимодействующих друг с другом культурно-цивилизационных и национально-государственных форм общественной жизни в единую систему, охватывающую все человечество. И эта новая система неизбежно противостоит тем формам коллективности, которые призвана снять в неком новом, более широком, широком до всеобщности, синтезе.

Противостояние глобального и локального становится особо очевидным, драматично конфликтным, когда глобализация выходит за рамки экономики, захватывает культурную, политическую и идеологическую в широком смысле (мировоззренческую, ментальную) сферу жизни.

По мнению В. С. Степина, глобализация представляет собой выбор между двумя сценариями, которые получили название концепции «золотого миллиарда» и концепции «диалога цивилизаций»[116 - Степин, В. С. О типах цивилизационного развития и сценариев будущего. Эпоха перемен и сценарии будущего. М., 1996. – 368 с.].

Концепция «золотого миллиарда» исходит из восприятия глобализации как господства, торжества цивилизации Запада и западных народов, «конца истории» (Фукуяма). Все остальные должны подтягиваться к ним под угрозой того, что будут обречены на периферийное или полупериферийное существование. Соответственно, будущее глобальное общество мыслится как подобие феодально-иерархической системы с западноевропейской цивилизацией в центре и с расположенными вокруг него концентрическими кругами различных уровней.

Концепция «глобального человейника» как предельного и окончательного варианта интеграции человечества в рамках западной парадигмы была социологически спрогнозирована и изображена в трудах А. А. Зиновьева[117 - Зиновьев, А. А. Глобальный человейник. М., 1994. – 448 с.].

События последних двух десятилетий предметно доказывают, что глобализация, как становление качественно более связной и однородной глобальной среды, не ведет к исчезновению сложившихся социальных общностей, точно так же, как биологическая эволюция в экосистемах не ведет к снижению биоразнообразия. В результате, несмотря на очевидный архаизм религиозных и этнических общественных институтов, влияние этнорелигиозных и этнокультурных процессов в мире резко возрастает по мере роста межгосударственных миграционных потоков, деградации государственных институтов, и как следствие – ослабления национально-государственной идентичности, замещения ее идентичностью этнической и конфессиональной.

С этой точки зрения, эпоха глобализации аналогична «осевому времени» – выделенной Карлом Ясперсом поворотной эпохе формирования первых локальных цивилизаций, выделения и обособления политической сферы и, как следствие, возникновения наиболее крупных мировых религий, определивших мировую историю на многие столетия[118 - Сафонов, А. Л. Осевое время-2: возвращение к истокам или погружение во тьму? // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2012. – С. 34—42.].

Таким образом, глобализация – не постепенное эволюционное приближение к единственной возможной точке устойчивого равновесия, а глобальный кризис, в ходе развития которого происходят катастрофические и, как следствие, принципиально непредсказуемые качественные изменения глобального социума, связанные со становлением, развитием и гибелью широкого круга социальных субъектов в результате нарастающего глобального противоборства, не ограниченного пространственными барьерами.

В результате глобальная экономическая «империя», даже поглотив весь мир, порождает внутри самой себя новые процессы структурообразования и дивергенции, безусловно, порождающие возможность исторического выбора, бифуркации исторического процесса.

При этом главное следствие многовариантности мирового развития и роста многосубъектности нового глобального мира – безусловная неуправляемость процесса мирового социально-исторического развития, достигающая максимума в моменты исторических кризисов.

Концепция «диалога цивилизаций», справедливо полагая, что социально-культурная сфера не является слепком экономических процессов, выдвигает принцип «равенства» цивилизаций, культур, народов и видит идеальное глобальное общество как «единство в многообразии».

По сути, за концепцией «диалога цивилизаций» стоит стремление уже сложившейся глобальной периферии противостоять давлению Запада в части культурной и ценностной унификации и выработать свой проект существования в условиях единого мира. С этих позиций глобализация является вызовом культурно-цивилизационной и национальной идентичности, что относится ко всем сценариям развития, в том числе и к концепции «диалога цивилизаций»[119 - Гусейнов, А. А. Личность и нация в свете глобализма // Восточнохристианская цивилизация и восточнославянское общество в современном мире. М., 2001. – С. 25—33.].

Тем не менее, надо отметить, что сегодня процесс идет несколько иначе, а именно: формируется идеология максимально широкой общности – людей западного мира, «золотого миллиарда», которая и обслуживает глобальное противостояние в сфере, ответственной за материальное благополучие людей. А противостояние в рамках новой, глобальной, общности неизбежно возникает ввиду обостряющейся борьбы за природные ресурсы, в частности, из-за экспоненциального роста численности населения. А идеология – это субъективный, групповой взгляд на действительность.

Вместе с тем идея «диалога цивилизаций» как идеального и почти бесконфликтного развития, представляемая как альтернатива реальной практике глобализации и реальной стратегии глобализма, реальной альтернативой не является, поскольку в лучшем случае представляет собой, скорее, идеальную тенденцию, если не сказать – благое пожелание.

Причем пожелание настолько умозрительное, что не выдерживает не то что испытания общественной практикой, но и испытания конкретизацией, разработкой локальной прикладной модели такого «диалога». И если за глобализмом стоят вполне реальные интересы и акторы мирового процесса, то за «универсальной» умозрительной идеей «диалога цивилизаций» пока не видно ни существенных экономических интересов, перевешивающих для элит, включая локальные элиты, выгоды глобализма, ни акторов, не только заинтересованных в симметричном, равноправном диалоге, но и способных его обеспечить.

Не просматривается и стоящего над схваткой арбитра, заинтересованного и способного принудить участников «диалога» к консенсусу, не определяемому экономической и иной мощью участников «диалога», в ходе которого решаются вопросы их жизни и смерти.

Результат непосредственного, лишенного пространственных и механических барьеров, взаимодействия волка и ягненка очевиден, независимо от призывов слабейшей стороны к равноправному диалогу.

В итоге идея «диалога цивилизаций» в лучшем случае оказывается одной из форм апелляции проигравших к милосердию победителей, формой «встраивания» в западную модель глобализации.

Другая форма апелляции локальных аутсайдеров к милосердию лидеров глобального развития – идея «сохранения цивилизационного (культурного) разнообразия», явно повторяющая лозунг «сохранения биоразнообразия» окружающей среды. Лозунг «сохранения многообразия» – это не что иное, как стратегия сохранения физического бытия этнокультурной общности ценой утраты исторической субъектности и превращения из субъекта в объект охраны, перехода локального социума в статус охраняемого биологического объекта. Тем не менее, для многих примитивных этнических групп именно получение статуса охраняемого объекта (малочисленных коренных народов с традиционным способом хозяйственной жизни) стало сравнительно успешным выходом из «западни глобализации».

В целом при давлении глобализации на локальные социумы и группы выявляется два вида реакций – замыкание, выработка охранительного группового сознания, трансформация локальных социумов в диаспоры, и второй – стремление политически оформленных в форме государств локальных и региональных сообществ войти в глобализацию на своих, максимально выгодных условиях.

Возможен третий путь – выработка своего глобального проекта, но этот путь предъявляет высочайшие ресурсные требования и без оговорок доступен лишь Китаю.

В любом случае, даже критикуя, «отвергая» глобализацию в ее западно-экспансионистском варианте, необходимо осознавать, что сама проблема и сопряженные с ней вызовы остаются, так как предпосылки глобализации – глобализация экономической сферы, превращение локальных социумов в открытые системы, снятие пространственных и информационных барьеров, нарастание ресурсно-демографического кризиса, существуют и нарастают объективно.

Таким образом, большая часть известных теорий и концепций глобализации основана на редукции глобализации, как всеобъемлющего явления, к частным, пусть и существенным, феноменам экономического или политического характера.

Современные отечественные исследования глобализации лежат в русле нескольких теоретических подходов, невольно отражающих расстановку социальных сил и интересов в России и вокруг России.

Неолиберальный взгляд на глобализационные процессы, в значительной степени получивший статус официальной концепции реформирования и развития РФ, отражает взгляды современных российских элит, интересы которых во многом связаны с сырьевым экономическим циклом и глобальным экономическим укладом.

По сути, речь идет исключительно о локальной адаптации таких классиков неолиберализма как Хайек, Фридман и Поппер[120 - Поппер, К. Открытое общество и его враги. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. – 448 с.]. Соответственно, негативные последствия тотальной либерализации всех сфер человеческого бытия подаются как «объективно неизбежные» и, как следствие, безальтернативные и неуправляемые явления, попытка управления которыми чревата еще худшим исходом.

В целом, для либеральных подходов к глобализации, как крайней разновидности экономического детерминизма, характерно отрицание системной сложности социального развития, принципиально несводимого к явлениям и закономерностям экономического и материального порядка.

Таким образом, неолиберальная концепция глобализации, овладевшая элитами и концентрированно выражающая ее интересы, приобретает характер объективного исторического фактора. Характерными и влиятельными представителями неолиберальной философии и идеологии, входящими в российскую элиту, являются И. Б. Чубайс и Г. Х. Попов.

В целом, неолиберализм представляет интерес не столько как теоретическая модель дескриптивного типа, сколько как нормативная теория, реализация которой в экономической политике является одним из характерных проявлений глобализации.

В частности, неолиберализм, взятый как феномен общественного сознания, можно рассматривать как непосредственный результат отрыва локальных элит от локальных социумов, вертикальной фрагментации и кризиса постиндустриальных наций, что будет показано ниже.

Существенные научные результаты достигнуты на социально-экологическом направлении, рассматривающим глобализацию с точки зрения глобального ресурсно-демографического и экологического кризиса. Следует отметить, что социально-экологическое направление было с самого начала взято под контроль представителями глобальных элит в лице Римского клуба и близких к нему международных организаций и научных кругов.

Манипулируя «глобальными угрозами», приверженцы концепций «устойчивого развития» и «нулевого роста» мотивируют отстранение государств и соответствующих социальных общностей от выбора собственного пути развития. Они пропагандируют создание неподконтрольных и непрозрачных для стран-участников наднациональных институтов глобальной политической власти, оправдывают «объективной необходимостью» снижение жизненного уровня и социальных гарантий основной массы населения и даже «неизбежного сокращения» населения Земли.

Однако под термином «устойчивого развития» отчетливо прослеживаются интересы глобальных финансовых элит, лоббирующих сохранение и углубление асимметрии между «глобальным ядром» и «глобальной периферией», решение глобальных противоречий за счет экономических и политических аутсайдеров мирового сообщества. Характерно, что видным сторонником и популяризатором «глобального устойчивого развития» стал М. С. Горбачев, от своего имени издавший несколько работ компилятивного характера[121 - Горбачев, М. С. Мой манифест Земле. СПб.: Питер, 2008. – 160 с.].

Тем не менее, задел России в области фундаментальных наук о природе не смог не принести научных достижений, значимых не только в прикладном, но и в общефилософском плане. В первую очередь речь идет о концепции физической экономики П. Г. Кузнецова и ряде работ по глобалистике и системному анализу глобального развития, выполненных представителями российского академического сообщества.

Из последних следует выделить работы всемирно известного геофизика и климатолога К. Я. Кондратьева и его единомышленников[122 - Кондратьев, К.Я., Крапивин, В.Ф., Савиных В. П. Перспективы развития цивилизации: многомерный анализ. М.: Логос, 2003. – 576 с.], а также работы А. П. Федотова[123 - Федотов, А. П. Глобалистика: Начала науки о современном мире: курс лекций. М.: Аспект-пресс, 2002. – 224 с.], А. И. Субетто, развивающие ноосферный подход[124 - Субетто, А. И. Капиталократия и глобальный империализм. СПб.: «Астерион», 2009. – 572 с.].

Кризис формационного подхода вызвал волну интереса к подходу цивилизационному. Рубежным событием в реабилитации цивилизационного подхода стало первое после революции переиздание «России и Европы» Данилевского[125 - Данилевский, Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. – 573 с.].

Важной предпосылкой оживления интереса к цивилизационной проблематике и преодоления экономического детерминизма стала публикация работ Льва Гумилева, которые если не решили, то хотя бы в явном виде выявили проблему этногенеза и соотношения этнографического и национально-государственного в историческом процессе.

Однако главной причиной оживления интереса к цивилизационному подходу стала практика реальной глобализации, а именно кризис классического национального государства индустриальной эпохи и всплеск кризисных процессов этнокультурного порядка, прежде всего – процессов этнической и религиозной фрагментации гражданских наций и актуализации этнизма, этносепаратизма и клерикализма, заполняющих институциональный вакуум, порожденный кризисом социальных институтов индустриальной эпохи.

Раздел СССР и ряда восточноевропейских государств (Югославия, Чехословакия) на этнические анклавы, получившие статус суверенных национальных государств, вызвал потребность в теоретическом и идеологическом обосновании соответствующих проектов государственного строительства и претензий на таковые. С точки зрения данной работы, исключительно важно, что в научной разработке этнополитической проблематики активно участвуют соответствующие локальные элиты, претендующие либо на политическое обособление, либо на получение особого статуса в крупных государственных образованиях (например, этнические субъекты РФ). Типичной работой подобного плана можно назвать диссертацию А. Я. Зарипова[126 - Зарипов, А. Я. Этнос как субъект социально-политического и культурного развития: Современный аспект: Дис. … д-ра филос. наук: 09.00.11.М.: РГБ, 2005 (Из фондов Российской государственной библиотеки). – С. 3—4.]. Констатируя, что «вопреки ожиданиям ученых и политиков, этничность не только не исчезла, а проявила тенденцию к расширению на внутригрупповом уровне. Этническая идентичность, этнические чувства, внутриэтническая солидарность перестали вписываться в современные глобалистские тенденции, ведущие к унификации народов», в исследовательской части своей работы Зарипов проводит идею усиления этноконфессиональной регионализации Российской Федерации.

Следует отметить, что прямые и косвенные призывы к повышению статуса титульных этносов характерны для многих обществоведческих работ по этнополитической проблематике, выполняемых в «национальных» субъектах РФ, а также в новых независимых государствах постсоветского пространства.

Очевидно, стремление обосновать повышение статуса этнических автономий связано с определенной поддержкой со стороны региональных этнических элит, пытающихся трансформировать этнические общности в политические путем целенаправленного искусственного конструирования национально-государственной идеи (идеологии) и соответствующего общественного сознания на основе этнической культуры.

В теоретическом плане стремление придать этническим автономиям политический статус базируется отчасти на основе постмодернистских концепциях конструктивизма и инструментализма, отчасти – на представлениях о стадиальной трансформации этноса в нацию.

Кризис формационного подхода, как одной из форм экономического детерминизма, вызвал закономерный интерес к цивилизационному подходу, в центре внимания которого стоят проблемы социокультурного порядка.

Среди отечественных авторов, рассматривающих глобализацию с позиций цивилизационного подхода, следует выделить Ю. В. Яковца[127 - Яковец, Ю. В. Глобализация и взаимодействие цивилизаций. М.: Экономика, 2001. – 416 с.] и Э. Азроянца.

В работе Ю. В. Яковца «Глобализация и взаимодействие цивилизаций» выдвигаются основные тезисы современного цивилизационного подхода к глобализации:

1. История человечества представляет собой периодическую смену мировых цивилизаций, принимающей форму смены глобальных исторических циклов.

2. Каждая мировая цивилизация может быть условно представлена в виде пятиступенчатой пирамиды, в основании которой лежит демографический субстрат с его биосоциальными потребностями и проявлениями, а вершину пирамиды составляют феномены духовной и культурной природы, включая культуру, науку, образование, идеологию, этику и религию. Социальная трансформация начинается с нижнего этажа и постепенно трансформирует все этажи пирамиды, что ведет к смене цивилизаций.

3. С каждым историческим циклом интенсивность межцивилизационного взаимодействия нарастает, в результате чего человечество постепенно становится единой социальной системой.

4. Современность представляет собой переход от индустриальной к постиндустриальной мировой цивилизации.

5. Характерной атрибутивной особенностью становления современной постиндустриальной мировой цивилизации являются процессы глобализации.

6. Основным противоречием неолиберально-технократической модели глобализации является то, что она идет не в интересах человечества, а в интересах крупнейших транснациональных корпораций (ТНК).

По убеждению Ю. Яковца, процесс социокультурной унификации, конвергенции локальных социумов является угрозой, так как снижает жизнеспособность и потенциал развития человечества. Ответом на этот вызов становится формирование цивилизаций «четвертого поколения». Концепция Ю. Яковца, построенная на идее исторически эволюционирующей структуры локальных цивилизаций, включающей смену цивилизационного лидерства, подробно развита им в целой серии работ[128 - Яковец, Ю. В. У истоков новой цивилизации. М., 1993. – 137с.],[129 - Яковец, Ю. В. Циклы, кризисы, прогнозы. М., 1999. – 283 с.].

При этом Ю. Яковец считает, что в настоящее время превалирует тенденция к социокультурной унификации локальных цивилизаций. То есть конвергенция локальных цивилизаций идет в направлении глобальной, то есть де-факто принимает за основу неолиберальную модель глобальной конвергенции («Западнизации», по А. Зиновьеву), не видя и не предлагая ни альтернативных моделей развития, ни субъектов, заинтересованных в альтернативном развитии.

Между тем глобальная унификация невозможна уже потому, что идет борьба периферийных локальных цивилизаций против господствующей сегодня цивилизации Запада. В ходе этой борьбы неизбежно будут вырабатываться принципиально другие виды социальной жизни и принципиально другие социальные нормы и правила, альтернативные ценностные установки и модели социальной жизни.

Поглотив весь мир, глобальная цивилизация неизбежно породит внутри себя новые процессы структурообразования и группообразования.

Однако отказ Ю. Яковца от формационного подхода ведет к отказу от его главного достижения – представления о классовых и групповых интересах, как движущих силах общественно-исторического развития. Также это ведет к отказу от достижений и возможностей социологического структурализма, рассматривающего общество как систему объективно существующих социальных групп и структур, в число которых входят, в частности, классовые и этнокультурные общности.

Э. А. Азроянц[130 - Азроянц, Э. А. Размышления о будущем // Глобализация. Конфликт или диалог цивилизаций? М., 2002. – С. 37—45.] развивает свою оригинальную модель глобализации в форме концепции исторических циклов, выделяя в эволюции человечества три основных цикла: становление человека, становление и развитие социальной общности и, в конечном счете, становление глобального мегасоциума как высшей «духовно-нравственной» формы бытия человечества.

Циклы развития связаны переходными периодами, в ходе которых возникают ситуации исторического выбора пути дальнейшего развития, понимаемые как точки бифуркации, ветвления траектории исторического развития. Каждый цикл рассматривается как эволюционная ниша, а переходный процесс, в ходе которого происходит выбор одного из вероятных путей развития локального или глобального социума, рассматривается как выбор и освоение новой ниши. При этом, по Э. Азроянцу, современная ситуация глобального кризиса не исключает возможности фатального исхода для локальных цивилизаций и человечества в целом, как одного из вариантов такого развития.

Э. Азроянц справедливо полагает, что человечество переживает цивилизационный кризис, соответствующий переходу от второго цикла, т. е. становления общности, к третьему, становлению «мегасоциума».

Соответственно, по Э. Азроянцу, современная либеральная модель глобализации (глобализация ТНК и финансового капитала) не позволяет выйти на новый уровень развития, для чего необходима выработка качественно новой, «гуманистической» модели глобального развития.

Однако, по справедливому мнению Э. Азроянца, в современном мире не сформированы социальные субъекты, способные и заинтересованные «противостоять ТНК и управлять процессом глобализации в интересах всего человечества».

При этом Э. Азроянц полагает, что духовное и технологическое развитие общества имеют разную направленность, в результате чего технологическое развитие в определенных условиях объективно порождает социальный регресс, проявляемый в сфере социальных отношений. В условиях неолиберальной глобализации происходит как культурно-цивилизационная унификация, так и общая деградация культуры.

Однако популярная сегодня, в век искусственных «социальных сетей», апелляция к «сетевым структурам» с их аморфностью и отсутствием явных управляющих центров лишь подчеркивает бессубъектность подхода Э. Азроянца, в котором нет места реальным политическим акторам мирового процесса и их интересам.

В целом теоретический подход Э. Азроянца ограничивается констатацией фактологической стороны глобализации, подчеркивая присущую ей систему нарастающих внутренних противоречий, но ограничивается моральным осуждением «нового мирового порядка».

При этом, декларируя цивилизационный подход в качестве методологической основы, Э. Азроянц под названием «исторических циклов» де-факто предлагает свой вариант формационного подхода. Он повторяет главный постулат экономического редукционизма (и либерального фундаментализма, как его разновидности) о фатальной неизбежности слияния культур и цивилизаций в условиях формирования глобальной экономики.

Таким образом, работы Ю. Яковца и Э. Азроянца, как типичные современные работы по социологии и культурологии цивилизаций, являют пример пассивной рефлексии локальных социальных групп (включая локальные цивилизации, подобные России), оттесняемых глобализацией на периферию общественной жизни вместе с системой их интересов.

Характерно, что цивилизационный подход в вариантах Ю. Яковца и Э. Азроянца исходит из конвергентной, по сути, стадиальной модели развития социальных общностей, развитие которых идет путем слияния предшествующих общностей вплоть до создания глобального культурно однородного общества (мегасоциума, «глобального человейника» и др.).

При этом игнорируются очевидные тенденции современности к этнокультурной дивергенции, фрагментации, резкой актуализации этничности и религиозности.

Ю. С. Пивоваров[131 - Пивоваров, Ю. С. Историография или антропология // Глобализация. Конфликт или диалог цивилизаций? М., 2002. – С. 162—170.] ставит вопрос о современном состоянии формационного и цивилизационного подходов как взаимодополняющих. В частности, он отмечает, что формационный подход заимствует ключевые идеи у христианской мысли, в числе которых универсальность истории, ее закономерность и возможность периодизации истории.

Среди сторонников формационного подхода особняком стоит А. И. Фурсов[132 - Фурсов, А. И. На закате современности: терроризм или всемирная война? // РИЖ. 1999. – Т. II. №3. – С. 193—231.], рассматривающий историю не только как борьбу классов, социальных групп и государственных организмов в рамках определенной общественной формации, а как длительные циклы противостояния элит и народных низов, охватывающие большие цивилизационные пространства вплоть до глобального уровня в последнем цикле истории. По мнению А. Фурсова, настоящий момент характеризуется глобальным реваншем элит и, как следствие, глобальным же крахом социальных завоеваний массового большинства.

В качестве фактора, определяющего равновесие «верхов» и «низов», сосуществующих в рамках общества, А. Фурсов видит взаимную потребность в социальной кооперации, требующей определенной структуры «социальной пирамиды». Так, нехватка населения после войн и эпидемий средневековья привела к эмансипации третьего сословия. Потребность индустрии сначала в рабочих руках, а потом и в рынке сбыта для промышленных товаров привела к ограничению элит и подъему социального положения массы: возникновению социализма сначала как учения, а потом и как социальной системы и созданию «среднего класса» в буржуазных индустриальных странах.

Таким образом, по мнению А. Фурсова, глобализация – очередной реванш элит, оторвавшихся от национально-государственной основы и извлекающих ресурсы из «приватизации государства благосостояния», созданного в индустриальную эпоху.

Важная задача теории глобализации состоит в том, чтобы построить теоретическую модель мира (или несколько совместимых моделей, отражающих разные сферы и аспекты общественного бытия и общественного сознания), позволяющую адекватно моделировать и сопоставлять различные варианты и модели глобального развития и глобального управления. Это позволило бы ввести, по крайней мере, качественные критерии эффективности и сопоставить разные модели и траектории возможного развития.

Глобализация порождает мощные противоречия, затрагивающие глубинные онтологические основы бытия как человечества, так и локальных сообществ всех уровней. Казалось бы, структура противоречий и должна быть объективным «портретом» глобализации. Однако теоретические взгляды на глобализацию в своей основе глубоко субъективны и, как правило, отражают интересы и точку зрения определенного социального субъекта.

В своей работе «Глобализация и цивилизационное многообразие мира»[133 - Пирогов, Г. Г. Глобализация и цивилизационное многообразие мира. Политологический анализ: Дис… д-ра полит. наук: 23.00.02. М.: РГБ, 2003 (Из фондов Российской государственной библиотеки).] Г. Г. Пирогов констатирует: «Сегодня глобализация – едва ли не самое модное слово в политическом жаргоне. Однако понимают его все по-разному. Различия в понимании носят оценочный характер, и отсюда возникает новое „вавилонское смешение языков“, грозящее обрушить „Вавилонскую башню“ глобализации еще до того, как она будет достроена. За каждым истолкованием понятия глобализации стоят мощные интересы. Процесс глобализации пронизан острыми противоречиями».

Развернутый список ключевых противоречий глобализации приводится в работе Т. Т. Тимофеева[134 - Тимофеев, Т. Т. Противоречия глобализации и общественное сознание // Вызовы глобализации. Политические и социальные измерения. М., 2001. – С. 9—22.].

Для современного этапа экономической глобализации, отправной точкой которого стала победа Запада в «холодной войне», характерна повсеместная и проводимая по единому шаблону коммерциализация и приватизация госмонополий (ЖКХ, энергетика, транспорт, ВПК). Также коммерциализация и приватизация затронули другие изначально некоммерческие сферы и институты социальной жизни (образование, наука, медицина, культура). Вместе с тем объективная тенденция экспансии капитала и расширения действия товарно-денежных отношений даже сегодня, на пике корпоративной глобализации и «приватизации государства благосостояния», не носит абсолютного характера и всегда ограничена определенными пределами неэкономического порядка.

Эти ограничения могут быть физическими (пространственные и ресурсные ограничения), политическими (государственные границы), технологическими (транспорт и связь), требованиями социальной стабильности (социальное расслоение – не что иное, как обратная сторона концентрации капитала), безопасности, а также долговременными потребностями модернизации и инфраструктурного строительства, требующими долговременных инвестиций.

Соответственно, экономическую глобализацию с присущей ей ультралиберальной экономической моделью следует рассматривать не как необратимый процесс, как это свойственно неолиберальным идеологам, а как обратимое и даже циклическое смещение равновесия сил и интересов между элитами различного уровня и другими социальными группами.

Объективность закона стоимости не означает необходимости отмены ограничений неэкономического порядка, поскольку именно ограничения действия закона стоимости позволяют существовать человеческим социумам. Наличие постоянно действующей тенденции не означает отмены противоположных ей сил как объективной, так и субъективной природы. Так, объективность закона всемирного тяготения влияет на эволюцию, но отнюдь не налагает запрета на земные формы жизни, существующие в постоянной борьбе с силой тяготения.

Либерализация и коммерциализация вызывают деградацию жизненно важных, особенно в долговременном аспекте, некоммерческих сфер социальной жизни (наука, культура, образование, брачно-семейные отношения), составляющих сущностную часть человеческого бытия.

Весьма вероятно, что кризисные явления в мировой экономике и внутренней политике отдельных государств, обусловленные либерализацией, коммерциализацией и дерегулированием, в будущем приведут к обратному движению – а именно к закономерной делиберализации и регионализации, а также к регенерации таких социальных институтов, как национальные государства и этносы.

Во всяком случае мы имеем пример «Нового курса» Рузвельта, сменившего десятилетие послевоенного либерализма 20-х годов XX века. Кроме этого, существует множество других примеров успешной делиберализации и деприватизации, в первую очередь – создание европейской модели «государства благосостояния»[135 - Эрхард, Л. Полвека размышлений / Пер. с нем. А. Андронова, В. Котелкина, Т. Родионовой, Н. Селезева. – М.: Наука, 1996. – 606 с.] и построения целого спектра жизнеспособных моделей социализма и компромиссных социальных моделей на основе целого ряда цивилизаций и культур.

В экономической сфере произошли глобальные изменения, связанные с возникновением и ростом транснациональных корпораций (ТНК) и глобализированных банковских и финансовых структур.

Производство давно уже перестало быть только национальным – оно все более транснационализируется: в отдельных странах делается лишь часть работ по изготовлению какого-либо продукта, который проходит длительный путь от сырого материала до стадии готовности через производственные циклы многих стран. Именно такой тип производства и осуществляют ТНК, но они не концентрируются на одном виде деятельности или товаре.

Так, в 90-е годы на совокупные продажи 500 крупнейших мировых ТНК приходилось более четверти мирового ВВП, более трети мирового экспорта обрабатывающей промышленности, три четверти торговли товарами и четыре пятых торговли технологиями. При этом примерно 40% мировой торговли падало на потоки внутри ТНК[136 - Лисичкин, В.А., Шелепин, Л. А. Глобальная империя Зла. М.: Крымский мост-9Д, Форум, 2001. – 448 с.].

Однако из этих же цифр следует, что с учетом национальных рынков, в том числе ряда сугубо местных, но при этом емких секторов экономики (ЖКХ и инфраструктура) и, более того, наличия довольно существенного натурального сектора, глобализировано не более 30% экономики. При этом глобализирована в основном ее наукоемкая и технологичная часть, не связанная с непосредственным жизнеобеспечением, а также финансовая деятельность с ее спецификой. 1991 год можно считать рубежом актуализации еще одной компоненты глобализации – глобального ресурсно-демографического кризиса, официально объявленного в качестве глобальной угрозы экспертами «Римского клуба».

Работы этой привилегированной экспертной группы, выполненные по заказу ООН, создавались во взаимодействии с представителями и структурами глобальной элиты[137 - Медоуз, Д.Х., Медоуз, Д.Л., Рандерс, Й. За пределами роста. М.: Прогресс, 1994. – 304 с.]. Таким образом, доклады «Римского клуба» и его членов – не вполне независимое научное исследование, а облеченная в форму научного исследования и проиллюстрированная определенными научными выкладками позиция мировых элит по проблеме глобального ресурсно-демографического кризиса. На их основе строилась политика государств «ядра», а также международных политических и финансовых институтов (ООН, МВФ, Мировой банк…).

Ведущая предпосылка ресурсно-демографического кризиса – «демографический взрыв» в неиндустриальных странах мировой периферии («Юга», «третьего мира») в сочетании с нарастающим исчерпанием и, как следствие, удорожанием естественных ресурсов.

Сегодня «демографический взрыв» в странах мировой экономической периферии привел к «миграционному цунами», необратимо разрушившему этнокультурную целостность европейских наций, а также России.

Именно на рубеже 90-х годов рост населения «третьего мира» исчерпал результаты «зеленой революции» – инициированной индустриальными странами технологической модернизации аграрной сферы «третьего мира», задуманной как средство социальной реабилитации бывших колоний. Результатом завершения роста урожайности на фоне роста населения и отчуждения сельскохозяйственных угодий стало падение подушевого производства зерна, как объективного индикатора снижения и продовольственной безопасности, и уровня жизни в целом[138 - Борлоуг, Норман Э. «Зеленая революция»: вчера, сегодня и завтра // Экология и жизнь. 2000. №4. – С. 37—42.].

Стабилизация характерных для начального этапа индустриализации высоких темпов экономического роста привела к тому, что темпы роста населения обогнали темпы роста ВВП, похоронив надежды «новых индустриальных стран» на уровень потребления, характерный для стран старого индустриального и финансового ядра мировой системы[139 - Жантиев, Д. Р. Современная мировая экономическая система и ближневосточная политика России на пороге XXI века. В сб. Культурная идентичность и глобализация: Доклады и выступления. – 5-й Международный философский симпозиум «Диалог цивилизаций: Восток—Запад», 27—28 апреля, 4—5 мая 2001 г. Изд-во РУДН. – С. 27—31.].

В итоге противоречие между ограниченностью ресурсов и неограниченным ростом населения в странах с традиционной моделью воспроизводства населения вышло за пределы «третьего мира» и перешло в новое качество, став глобальной проблемой. При этом ресурсно-демографический кризис проявился не только как нарастание дисбаланса между мировым населением и мировыми ресурсами, чреватым глобальной катастрофой даже по усредненной модели «Римского клуба». Не менее опасна и неравномерность демографического развития, создающая миграционно-демографическое давление периферии как на страны «ядра», так и на страны индустриальной периферии (например, России).

Сколько миллиардов человек способна прокормить наша планета, если уже к 2020 г. численность землян может составить 8 млрд? Сегодня этот вопрос становится вопросом жизни и смерти не миллионов, а миллиардов обитателей мировой периферии и полупериферии, которые «не вписываются» в конкурирующие проекты посткризисного мироустройства.

В конце 60-х годов об угрозе «демографического взрыва», угрожающего нехваткой сырьевых ресурсов, заявил Роберт Макнамара – министр обороны в кабинете Дж. Кеннеди, позже занявший знаменательный пост президента Всемирного Банка. Собственно, именно Макнамара и ввел понятие «демографического взрыва» в политический обиход.

В начале 70-х в США была принята закрытая директива Совета национальной безопасности США о политике в области мирового народонаселения, разработанная не менее известной фигурой – Генри Киссинджером, в которой политика в области «сдерживания» роста мирового народонаселения по значимости для национальной безопасности США приравнивалась к программам вооружений.

Впрочем, аналогичные результаты – о неизбежности ресурсного дефицита и экологического кризиса – были получены и другими группами экспертов, что неудивительно: для специалистов проблема конечности мировых минеральных и биологических ресурсов буквально висела в воздухе, в частности, была в явном виде сформулирована в теории геосфер Вернадского. В Советском Союзе проблема «пределов роста» была поставлена и решена во многом независимо от Запада и в опоре на собственный научный потенциал.

В частности, в свое время Николай Тимофеев-Ресовский предложил академику Моисееву из Вычислительного центра АН СССР разработать математическую модель, позволяющую оценить, сколько миллиардов человек могло бы вписаться в естественные экологические циклы Земли при современном уровне технологий[140 - Моисеев, Н. Н. Как далеко до завтрашнего дня. М.: Изд-во МНЭПУ, 1997. – 309 с.].

По сути, постановка задачи и ее решение были сходны с результатами экспертов «Римского клуба».

Позже задача об объективных пределах численности мирового населения, исходя из тех или иных граничных условий и ограничений, ставилась неоднократно и сегодня находится в фокусе интересов научного сообщества. В частности, получила широкий резонанс модель роста населения Земли, выполненная группой академика С. П. Капицы[141 - Капица, С. П. Модель роста населения Земли // Успехи физич. наук. 1995. 26. №3. – С. 111—128.], исследования академика К. Я. Кондратьева[142 - Кондратьев, К.Я., Донченко, В. К. Экодинамика и геополитика. Т. 1: Глобальные проблемы. СПб., 1999. – 1040 с.].

Первые теоретические оценки максимального населения Земли восходят еще к А. Левенгуку (1679 г.), однако большинство из них опубликовано в XX веке, когда человечество подошло к объективным пределам экономического и демографического роста. При этом разброс оценок составляет от 1 до 1000 миллиардов человек, хотя наиболее реалистичные оценки современных исследователей находятся в пределах от 2 до 20 млрд человек.

Большинство этих оценок основано на математических моделях, экстраполирующих кривую роста населения на основе региональной динамики плотности населения, прогноза доступности водных и земельных ресурсов, оценки урожайности сельскохозяйственных угодий и других экологических и экономических показателях.

Так, известная модель американского демографа Дж. Коэна из Рокфеллеровского университета прогнозирует изменение численности населения, исходя из разницы между реальной и предельно допустимой плотности населения, умноженной на некую константу, названную «коэффициентом Мальтуса». При этом сама предельная численность населения Земли – human carrying capacity – функция целого ряда разнокачественных параметров, включая сугубо субъективные – такие как инвестиции, экономический климат, определяющие экономическую возможность внедрения необходимых технологий[143 - Cohen, J.E. Haw many people can the Earth support? // Sciences. 1995. 35. №6. – Р. 18—23.].

Так, население может инвестировать ресурсы в устойчивое развитие, либо, напротив, уже сегодня израсходовать критически важные ресурсы, необходимые будущим поколениям, что повлияет на предельную численность человечества как будущую, так и настоящую. Характерно, что либерализация экономики, ориентируя бизнес на сегодняшнюю прибыль («эффективность» как доходность), толкает капитал на заимствование у будущего.

Таким образом, глобальный ресурсно-демографический кризис – не «выдумка неомальтузианцев», а объективная составляющая глобального системного кризиса, актуальность которого подтверждают не только научные выкладки, но и вполне реальные экономические тренды, отражающие нарастание дефицита как природных ресурсов, так и нарастающее перенаселение.

Более того, именно ресурсно-демографический кризис является первичной причиной, порождающей кризисные и катастрофические явления в экономике. На фактор первичности физической основы экономики, накладывающей на рыночную действительность материальные ограничения, указывают такие сторонники физического подхода к экономике, как Л. Ларуш[144 - Ларуш, Л. Х. Вы на самом деле хотели бы знать все об экономике? М.: Шиллеровский институт, 1992. – 206 с.] и П. Г. Кузнецов[145 - Гвардейцев, М.И., Кузнецов, П.Г., Розенберг, В. Я. Математическое обеспечение управления. Меры развития обществ/ Под ред. М. И. Гвардейцева. М.: Радио и связь. 1996. – 176 с.].

Неотвратимое нарастание объективной составляющей мирового системного кризиса неизбежно порождает его субъективные проявления в форме противоборства акторов глобального процесса, вовлекаемых в борьбу за ограниченные ресурсы уже не столько стремлением к выгоде и господству, сколько необходимостью самосохранения.

Объективная проблема физического дефицита ресурсов и плотности населения порождает субъективный процесс передела экономических и социальных издержек и рисков глобального кризиса, принимающий форму нарастающей конкуренции и противоборства субъектов глобализации.

При этом угрозу представляет как само ограничение доступа к критически важным ресурсам, так и процесс противоборства за их передел.

Очевидно, что необходимость раздела квот на выживание в условиях их явного дефицита (численность населения Земли при устойчивом развитии оценивается величиной от одного до пяти-шести миллиардов человек), «диалог цивилизаций» в лучшем случае превращается в «холодную войну» цивилизаций и других субъектов глобализации с широчайшим использованием всех доступных видов противоборства[146 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.].

Следует отметить возникновение качественно новых форм противоборства за ресурсы и «жизненное пространство», таких как миграционная экспансия периферии, использующая внутренние социальные уязвимости стран «ядра» и самой либеральной идеологии, игнорирующей вопросы этничности и идентичности, но не способной «отменить» их объективное существование.

В результате глобализация, как качественно новая форма взаимодействия социальных субъектов, ведет к переходу противоречий в новые социальные формы, качественно отличные от форм индустриальной эпохи.




1.2. Атрибуты глобализации


Господствующий в глобалистике экономический детерминизм игнорирует собственно социальное бытие исторического развития, субъектами которого являются не экономические субъекты и не отдельные индивиды, а социальные группы и социальные структуры.

Между тем стимулом, результатом и мерой исторических процессов были и будут не макроэкономические показатели, а именно социально-групповые процессы и изменения. В то же время макроэкономические параметры являются важными, но далеко не единственными индикаторами собственно социальных изменений.

Известные списки «глобальных проблем» и «глобальных угроз» фиксируются на природно-ресурсных ограничениях роста экономики и народонаселения, но в то же время как глобальные социальные проблемы в этих перечнях отсутствуют.

В рамках экономического мышления, редуцирующего глобализацию к экономике и внешней политике, социальные механизмы глобализации, включая вызовы и угрозы именно социального порядка, не изучаются и даже не осознаются в должной мере, воспринимаясь либо как наследие индустриализма, либо как преходящие «болезни роста», либо как «историческая неизбежность», целенаправленное изменение которой «бесполезно».

В результате недооценки социальных форм развития, с характерной для них сложностью и многомерностью, известные списки «глобальных проблем» и «глобальных угроз» фиксируются в основном на природно-ресурсных ограничениях роста экономики и народонаселения, в то время как глобальные социальные проблемы неэкономического порядка, в частности, этнокультурная фрагментация крупных системообразующих общностей, в этих перечнях отсутствуют.

Для более детального определения глобализации, как качественно новой социально-исторической реальности, следует выделить ее основные качественные отличия, атрибуты глобализации.

Ряд атрибутов глобализации достаточно общеизвестен[147 - Сафонов, А. Л. Атрибуты глобализации // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14а (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2012. – С. 32—39.]:

– Качественное снижение барьеров между локальными социумами, превращение локальных обществ в открытые социальные системы.

– Тотальность глобализации, ее системный характер, охватывающий все сферы общественной жизни.

– Ресурсно-демографический кризис как результат достижения человечеством физически и экологически детерминированных пределов экономического и демографического роста.

– Качественное ускорение социальных процессов, порождающее проблему неуправляемости и, соответственно, неустойчивости развития.

– Становление глобального цифрового пространства как качественно новой, внепространственной социальной реальности, значение которой все более сопоставимо с ролью физического пространства и объективной физической реальности.

– Кризис национального государства. Деактуализация гражданских наций и государственных институтов предшествующей индустриальной эпохи.

Из других атрибутивных особенностей глобализации, не сформулированных в явном виде и не обоснованных другими авторами, следует указать:

– Преобладание процессов дивергенции и дифференциации, связанных с распадом, фрагментацией и дифференциацией локальных социумов. Вынужденная адаптация социальных общностей и структур к новому, безбарьерному и прозрачному, но именно поэтому более конкурентному и нестабильному миру, вынуждает их усиливать собственные барьерные и защитные функции.

– Актуализация этнических и религиозных общностей и соответствующих форм идентичности и массового сознания, как наиболее значимое проявление процессов социальной дивергенции, дифференциации, фрагментации и конкуренции.

– Многосубъектность глобализации, то есть не только наличие, но и господство в ней сильнейшей субъективной составляющей, отражающей жизненно важные интересы противоборствующих социальных субъектов, конкурирующих за все более дефицитные мировые ресурсы во всех сферах и измерениях. Глобальное единство мира проявляется в глобальном противоборстве растущего круга социальных субъектов, с необходимостью вовлекаемых в глобальную социальную и экономическую среду. Сущностью и содержанием глобального единства человечества становится эскалация все более многостороннего и многопланового конфликта: глобальное противоборство объединяет противников в единую систему гораздо быстрее и теснее, чем глобальный мир.

– Мультикризисный характер глобализации, как системы взаимовлияющих и взаимоусиливающих кризисов и катастроф, порожденную не столько ресурсными «пределами роста», сколько неконтролируемым ростом всеобщей связности.

– Социальный регресс, приобретающий системный, всеобщий характер. Исчерпание ресурсов и резервов экономического, технического и социального прогресса, характерного для XIX—XX веков, объективно ведет к социальному регрессу. Он проявляется не только и не столько в отбрасывании отдельных стран и регионов на периферию мирового развития, сколько в десоциализации громадных масс людей, отчуждаемых и отстраняемых от материального производства, социального развития и социальных лифтов.

Рассмотрим отдельные атрибуты глобализации более подробно.

Безусловно, важнейшей, наиболее очевидной особенностью, атрибутом глобализации является качественное снижение пространственных, политических и иных барьеров, еще недавно разделявших локальные социумы, возникновение глобального социального пространства – что далеко не означает слияния населения Земли в единую, культурно усредненную общность.

Сложность глобализации как предмета научных исследований не только в ее междисциплинарности, но и в стоящей за этим системности, несводимости феномена к сумме слагаемых и к отдельным научным дисциплинам, в терминах которых ее обычно определяют.

Таким образом, тотальность глобализации, ее системный характер, охватывающий все сферы общественной жизни, также является атрибутом глобализации.

Объективной предпосылкой глобального кризиса стал глобальный ресурсно-демографический кризис, как результат достижения человечеством физически и экологически ограниченных пределов экономического и демографического роста.

Объективная ограниченность мировых природных ресурсов и формирование вертикальной структуры мир-системы, распадающейся на «ядро» и «периферию» как в пространственном, так и в социальном плане («бунт элит», размывание и десоциализация «среднего класса»). Это ведет к нарастанию неравномерности развития во всех сферах жизни, как на глобальном, так и на локальном уровне. Нарастание неравномерности, включая социальную дифференциацию, является как причиной, так и результатом нарастания конкуренции за все виды ресурсов.

Мировая экономическая система состоит из принципиально неравнозначных взаимодействующих компонентов, которыми являются «ядро» и «периферия». «Ядро» мировой экономической системы (развитые капиталистические страны) – это зона, приобретающая при экономическом обмене часть прибыли, а периферия – зона, теряющая часть прибыли. Эти компоненты окончательно оформились в XX веке.

При этом за последние два века для 20% населения Земли, т. е. для жителей «ядра» или «золотого миллиарда», среднедушевой доход в реальном исчислении вырос приблизительно в 50 раз. В то же время для 80% жителей он вырос в лучшем случае в 3—5 раз, а в некоторых случаях фактически остался на уровне средневековья или даже понизился, по сравнению с тем, что было до возникновения мировой экономической системы[148 - Борлоуг, Норман Э. «Зеленая революция»: вчера, сегодня и завтра // Экология и жизнь. 2000. №4. – С 37—42.].

Помимо «ядра» и «периферии», в системе часто выделяется и третья зона – т. н. «полупериферия» – наиболее подвижный элемент. Ее наличие – своего рода константа, а положение в ней отдельного государства – переменная, обусловленная острой и непрекращающейся конкурентной борьбой.

Впрочем, конкурентная борьба за место в вертикальной структуре ведется также и внутри «ядра» (борьба между развитыми странами за гегемонию), и среди периферийных государств (борьба за вхождение в полупериферию в надежде со временем войти в ядро мировой экономической системы). Впрочем, для последних эта борьба во многом бесперспективна, так как «ядро» достигло своих возможных пределов роста в результате возможного расширения борьбы за монополии.

Впрочем, сегодня набирает темп другой путь включения социальной периферии мировой системы в состав «ядра» – миграционная экспансия (колонизация) глобальной периферии в государства «золотого миллиарда», переводящая старое противоречие между «ядром» и «периферией» в качественно новые формы.

Мировая экономическая система строилась именно по монополистическим законам, а происходящая в «ядре» острейшая борьба была конкурентной борьбой не столько за равный доступ, сколько именно за монопольный контроль над мировыми рынками, т. е. за раздел и передел сфер монопольного влияния.

Первоначально, в XVI—XVIII веках, это выражалось в борьбе за контроль над морскими коммуникациями и наиболее выгодными прибрежными торговыми пунктами в странах Востока и Нового Света, через которые шел интенсивный товарообмен с Европой. Затем, начиная с первой четверти XIX века, когда в Европе произошла «промышленная революция», началась ожесточенная борьба за продвижение дешевых европейских товаров на восточные рынки. Наконец, в последней трети XIX века страны «ядра» повели борьбу за окончательный раздел мира, коль скоро речь идет не только о рынках сбыта готовой продукции, но и об объектах экспорта капитала, т. е. объектах инвестиций.

Важнейшим инструментом в борьбе за мировое господство остается государство и его институты. Именно западноевропейское национальное государство, с начала Нового времени (т. е. эпохи функционирования мировой экономической системы) выражающее интересы торгово-предпринимательских кругов, сыграло решающую роль в процессе периферизации всего мира и создания различных уровней оплаты труда и уровня потребления, соответствующих трем основным зонам.

Наличие в «ядре» азиатской Японии, которая начала свое «восхождение» в последней трети XIX века, свидетельствует о том, что отношения между ядром и периферией не сводятся к антитезе «Запад-Восток» и «столкновению цивилизаций».

В то же время «освобождение» стран Азии, Африки и Латинской Америки от политической колониальной зависимости ничего принципиального в мировой экономической системе не изменило.

Силовое принуждение было необходимо для понижения статуса побежденного государства и включения жертвы экспансии в мировую экономическую систему в качестве источника сырья, рынка сбыта и объекта инвестиций.

К XXI веку, когда большинство стран периферии уже устойчиво функционировали в качестве таковых, потребность в силовом принуждении значительно сократилась вместе с расходами на эти акции, хотя далеко не «отпала», как полагают многие. Непосредственное военное принуждение, хотя и в новых формах, снижающих масштабы постоянного военного присутствия в странах периферии, сохранилось и будет сохраняться в обозримом будущем, на что указывают прецеденты Ирака, Афганистана, Ливии и др.

Весьма немалые финансовые и социальные издержки управления колониями с их примитивным материальным производством, не окупающим содержание колониальных администраций и силовых структур, уже после войны привели к распаду (а по ряду обоснованных мнений – к демонтажу сверху) крупнейших колониальных империй Европы и переводу бывших колоний в неоколониальный режим эксплуатации. Характерно, что после войны Великобритания сама предоставила сначала частичную автономию, а потом и номинальную политическую независимость своим колониям и протекторатам, тем самым переложив издержки управления и моральную ответственность за низкий уровень жизни населения с метрополии на администрации новых государств.

Таким образом, смена колониальной зависимости на неоколониальную оказалась не «освобождением», а одной из форм повышения доходности капитала путем «национализации издержек» (возложенных на правительства новых государств периферии) в сочетании с «приватизацией доходов» от наиболее рентабельных предприятий, оставшихся в собственности капитала стран «ядра».

Одновременно «деколонизация» стран мировой периферии, уложившаяся в исторически краткий срок с конца Второй мировой войны до середины 60-х годов, снизила политические противоречия между странами капиталистического «ядра» (вызвавших две мировых войны между державами «ядра»), предоставив капиталу равный доступ к рынкам бывших колоний.

Парадоксально, но именно деколонизация, снизив политические противоречия между странами «ядра», боровшихся за монопольный доступ к ресурсам и рынкам колоний, включенных в экономику метрополий, позволила им политически сблизиться (НАТО, ЕС, «семерка» и др.), сосредоточив силы на победе в «холодной войне» и сверх того – ускорить экономическую глобализацию.

Очевидно, что обретение номинальной независимости, т. е. изменение международно-правового статуса, той или иной территории в принципе не способно автоматически изменить ее положение в мировой экономической вертикали.

Сложившаяся глобальная система экономических элит, все более независимая от национальных правительств, удерживает ряд стран и элитных групп на периферии в положении вечных должников, что позволяет другим группам находиться в составе «ядра», повышая свой жизненный уровень за счет ресурсов периферии.

Характерно, что важным элементом процесса перманентной маргинализации геополитической периферии служит системная оппозиция, включая и так называемые «антисистемные движения», т. е. массовые протестные общественные движения, ориентированные на преодоление «отсталости» и повышение тем или иным способом жизненного уровня определенных групп населения. Это и различного рода рабочие движения в странах «ядра», коммунистические и национально-освободительные движения в странах третьего мира (под самыми различными лозунгами – от национальных до религиозно-фундаменталистских).

Совокупный итог их действий заключается в том, что внося локальное напряжение в систему в краткосрочной перспективе, они, в свою очередь, становятся ее стабилизирующим фактором, создавая легитимный повод для наращивания репрессивной системы и институтов тотального контроля за населением. Что, собственно говоря, и требуется для эффективного функционирования и снижения рисков глобальной экономической вертикали.

Неопределенность мирового развития в значительной степени усиливается тем, что, помимо старых центров силы, на первое место в мировой экономической вертикали уверенно выходит Китай, совмещающий функции цивилизационно-культурного, экономического, индустриального и силового центра силы.

Еще один атрибут глобализации, тесно связанный с ростом конфликтности и дифференциации, – качественное ускорение социальных процессов, порождающее проблему неуправляемости и, соответственно, неустойчивости развития.

Неуклонное нарастание скорости социальных процессов все чаще опережает их анализ, изучение и, соответственно, целенаправленное регулирование. Дополнительный фактор снижения управляемости – ограниченность во времени управляющего воздействия (в частности, денежных потоков), ограничивающего объемы регулирующих воздействий.

Еще одним общепризнанным атрибутом глобализации стало становление глобального цифрового пространства, как качественно новой, внепространственной социальной реальности, значение которой все более сопоставимо с ролью физического пространства и объективной физической реальности.

Включая в себя и интегрируя в неразрывное единство средства связи (коммуникации), хранения и распространения информации (электронные СМИ), электронного документооборота и электронной торговли (электронные деньги), пространственной навигации, цифровая среда стала четвертым пространственным измерением, непосредственно и мгновенно связывающим людей, находящихся любых точках планеты.

Такое изменение топологии социального пространства, де-факто ставшего четырехмерным, привело, в частности, к исторически мгновенному глобальному распространению виртуальных социальных сетей, как качественно новой формы социальных групп, отношения в которых опосредованы цифровым пространством.

Другим следствием возникновения цифрового пространства, непосредственно интегрированного с социальной средой, стало качественное ускорение социальных процессов, скорость которых отныне не ограничивается скоростью физических перемещений и пространственным фактором.

Глобальная информатизация за каких-нибудь двадцать лет превратила земной шар в «мировую деревню», где каждый потенциально связан с любой точкой мира и имеет доступ к недоступным ранее объемам информации. Тем не менее, надо отметить, что это явление не сопровождается адекватным осознанием весьма весомых негативных социальных последствий цифровой глобализации и воспринимается через розовые очки рекламы IT-индустрии.

Так, «цифровое» ускорение социальных коммуникаций и социальных процессов, утрачивающих пространственные ограничения, стало причиной появления новых видов социальной неустойчивости и дестабилизации, так как ускоряются в первую очередь деструктивные, катастрофические социальные процессы, не требующие затрат времени и ресурсов.

С другой стороны, цифровая среда и опосредованные ей человеко-машинные социальные сети порождают и качественно новый уровень целенаправленного и централизованного вмешательства политических субъектов в жизнь общества и отдельных индивидов, что означает становление новых технологий альтернативной власти и новых властных субъектов. Многосубъектность, анонимность и неявный характер «цифровой власти», действующей через цифровую среду, порождают и новые виды социальных угроз.

Все большее количество социальных трансакций и отношений опосредуется цифровой средой, вытесняющей, заменяющей и трансформирующей весь комплекс социальных отношений и институтов в обход не только обычной социальной практики, но и правовых процедур.

В результате тотальной компьютеризации возникла качественно новая человеко-машинная социальная среда, в которой отдельный индивид занимает все более зависимое, неравноправное, манипулируемое положение.

На примере «цифровой глобализации» видно, что реальная глобализация не исчерпывается процессами интеграции и конвергенции, сопровождающими становление глобального рынка и глобальной экономики. Выходя за рамки экономики, в терминах которой определялась первоначально, глобализация начинает принимать всеобщий характер, порождая широкий круг разнокачественных социальных процессов, проблем и угроз, затрагивающих ключевые социальные структуры общества.

Возникает парадоксальная ситуация, когда экономическая и технологическая глобализация находится в фокусе общественного внимания, но ведущие социальные тенденции глобализации все еще не осознаны научным сообществом как объективные закономерности развития. Соответственно, не полностью выявлены атрибуты глобализации, составляющие ее неотъемлемую сущность.

Следующий атрибут глобализации – ее принципиальная многосубъектность, то есть не только наличие, но и господство в ней сильнейших субъективной и идеологической составляющих, отражающих жизненно важные интересы противоборствующих субъектов мирового развития, конкурирующих за все более дефицитные мировые ресурсы во всех сферах и измерениях.

Из многосубъектности современных глобальных процессов следует, что объективно предзаданного, предопределенного исхода глобализации, на чем настаивают сторонники ее западной модели, не существует.

Западный взгляд на глобализацию исходит из трактовки глобализации как устойчивого бессрочного господства исключительно западной цивилизации вплоть до ситуации «конца истории», который отменяет саму возможность исторического выбора как таковую. Отсюда следует, что все незападные и, как следствие, периферийные, участники мирового развития могут только встраиваться, то есть заведомо пассивно адаптироваться к реалиям нового мирового порядка, заметно изменить который, в том числе и на локальном уровне, они уже не в состоянии. Предполагалось, что будущее глобальное «сверхобщество» будет представлять собой однополярное подобие феодально-иерархической системы с Западом в центре и расположенными вокруг концентрическими кругами зависимой геополитической периферии разного уровня. В частности, подобная модель социально-исторического развития была предложена и рассмотрена А. А. Зиновьевым[149 - Зиновьев, А. А. На пути к сверхобществу. М., 2000. – С. 310—355.].

Однако в последние годы однополярность современной мир-системы и вытекающая из нее предзаданность истории ставятся под сомнение такими влиятельными авторитетными экспертами как С. Хантингтон и Ричард Хаас. Так, в своей статье «Эра бесполярности» («The Age of Nonpolarity»)[150 - Haass, Richard. The Age of Nonpolarity: What will follow US Dominance? // Foreign Affairs. 2008. May—June. – P. 44—56.] председатель американского Совета по иностранным делам (CFR, Council of foreign relations) Р. Хаас подводит окончательный итог «моменту однополярности», возникшему в начале 90-х, и предлагает концепцию «бесполярности». При этом качественное отличие «бесполярности» от предлагаемой многими исследователями и политиками «многополярности» заключается в том, что активными субъектами, акторами мирового процесса в эпоху «бесполярности» становятся не только государства и блоки, как в случае многополярности. Также ими становятся и другие социальные субъекты, не имеющие выраженной пространственной и государственно-политической принадлежности: транснациональные корпорации (ТНК), террористические и криминальные сети, но прежде всего приобретающие субъектность этнические и религиозные группы.

Вопреки канонам экономического детерминизма, исчезновение привычных пространственных, политических и экономических барьеров не превратило и вряд ли превратит человечество в единый социальный субъект, «мировое государство», эволюционирующее к объективно предзаданному конечному состоянию, «концу истории»[151 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация и проблема предзаданности мирового развития// Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 3—7.].

Таким образом, глобализация – не эволюционное приближение «однополярного» мира к объективно предопределенной точке устойчивого равновесия, но глобальное противоборство широкого круга разнокачественных социальных субъектов, исход которого принципиально непредсказуем. В ходе глобального противоборства решается вопрос рождения, жизни и смерти широкого круга социальных субъектов, определяющих облик будущего.

Практика глобализации предметно доказывает, что достигнутое единство нового глобального мира означает не становление единого социального организма, «мирового государства», а возникновение глобального пространства, снятие пространственных и экономических барьеров между локальными социумами, игравших для них важную защитную роль.

Многосубъектность мирового процесса означает качественно иной характер глобализации – глобальное единство в глобальном противоборстве социальных субъектов. Мир объединился, но не в качестве неделимого социального целого, а в качестве поля перманентного глобального противоборства, на котором решается судьба всех субъектов, акторов мирового процесса – государств, народов, социальных групп, юридических и физических лиц. При этом важнейшее следствие глобальности – невозможность уклонения от глобального кризиса в силу его тотального и универсального характера.

Сущностью и содержанием глобального единства человечества становится эскалация все более многостороннего и многопланового конфликта: глобальная война объединяет противников в единую систему гораздо быстрее и теснее, чем глобальный мир.

При этом состояние мира (как отсутствия войны) можно определить как состояние пониженной интенсивности взаимодействия субъектов, хотя бы потому, что мирное сосуществование не ставит вопроса жизни и смерти сторон.

Соответственно, верно и обратное: рост интенсивности взаимодействия субъектов до определенного порога (а глобализация – это нарастающая интенсификация связей) перерастает в конфликт. С этой точки зрения всеобщая связность – не что иное, как объективная предпосылка всеобщего конфликта.

И действительно, размывание пространственных и административных границ привело не к снятию, а к обострению межсубъектных, в том числе межцивилизационных и межгрупповых противоречий, переносу старых геополитических конфликтов в новые, непространственные измерения (информационное, правовое, этнокультурное…), количество и роль которых растет.

Так, если раньше кризисы и противоборства самодостаточных локальных обществ носили локальный, изолированный характер, то глобализация трансформировала локальные социумы всех уровней в открытые неравновесные системы, создав мощные каналы финансового, миграционного и информационного «перетока кризиса», не только стихийного. но и целенаправленного («экспорт нестабильности»), что заметно снижает устойчивость мировой системы в целом.

В результате глобализация, как глобальный системный кризис, объединяет мир-систему не через единство интересов и ценностей, а через всеобщность конфликтов субъектов мирового развития, интересы которых объективно антагонистичны[152 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.].

Таким образом, само изучение, анализ глобализации неизбежно теряет научную объективность, неизбежно предполагая взгляд на глобальную ситуацию с точки зрения определенного социального субъекта, участвующего в глобализации, как в антагонистическом межсубъектном конфликте.

В итоге попытки создания описательной, дескриптивной теории глобализации обречены на неудачу, поскольку неизбежно переходят в область политики, как «искусство возможного», в стратегию и тактику политического управления и политического конструирования и перманентного глобального политического противоборства, предпосылок к прекращению которого не просматривается.

В целом, атрибутивные особенности глобализации, как системного социального феномена, имеют неэкономический характер. Ввиду этого они могут быть адекватно поняты исключительно в рамках социально-философского и социально-исторического дискурса.

Что касается экономической глобализации, то ее роль заключается в формировании глобальной социальной среды, как поля развития и интенсивного взаимодействия феноменов социальной природы.




1.3. Этнокультурные аспекты глобализации


Важнейший аспект социодинамики глобализационных процессов – соотношение дивергентных и конвергентных аспектов социального развития. Господствующий взгляд на глобализацию, как однонаправленный и всеобъемлющий процесс унификации и конвергенции, исходит из доминирующего в научном сообществе экономического детерминизма. Например, принято считать, что все сколько-нибудь значимые в современном историческом процессе социальные группы и общности почти исключительно сформированы экономическими интересами и отношениями. Такими исторически значимыми группами обычно признаются нации, национальные (локальные) и глобальные элиты. Что касается этноса и этничности, то «настоящая» этничность и этническая идентичность признается почти исключительно за изолированными маргинальными этносами, ведущими традиционный образ жизни.

При этом этническая идентичность членов политических наций либо отрицается полностью, либо признается, но только в качестве социально-исторического фантома, исторического пережитка. Показательно, что конструктивизм, как одно из ведущих направлений теории социогенеза, отвергает и неразрывный, эволюционный характер культурной преемственности, считая современный всплеск этнического сознания результатом целенаправленной политической пропаганды в интересах маргинальных элит. Признавая, хотя и вынужденно, устойчивое сохранение этнизма и этнической идентичности вне архаичных сообществ, конструктивизм отрицает существование самого современного этноса, как реальной социальной общности[153 - Тишков, В. А. Этнос или этничность? // Этнология и политика. Научная публицистика. М.: Наука, 2001. – 240 с.].

Считается, что превращая относительно замкнутые национальные экономики в открытые социальные и экономические системы, глобализация порождает кризис и отмирание гражданских наций и национальных государств, теряющих свою экономическую основу. Из этого делается на первый взгляд логичный вывод о неизбежности и всеобщем характере конвергентного развития, порождающего некое глобальное «сверхобщество», в котором национальные, культурные и религиозные различия низводятся до уровня маргинальных субкультур и в обозримом будущем нивелируются окончательно.

Соответственно, в рамках этого подхода в качестве акторов мирового процесса мыслятся национальные государства (state-nations), в первую очередь великие державы (great powers) и их блоки, а со второй половины двадцатого века – транснациональные корпорации (ТНК). Важнейшим инструментом этнокультурной конвергенции стала глобализация сначала национальных медиарынков, а позже и систем образования, технической основой чего стало возникновение глобального цифрового пространства.

Таким образом, с точки зрения экономического детерминизма, глобализация рынков, товарных, денежных, информационных и миграционных потоков ведет к конвергенции и унификации человечества, стиранию культурных и цивилизационных границ, безальтернативному формированию некой глобальной идентичности, как продукта всемирного «плавильного котла».

Однако процессы реальной глобализации, наперекор логике экономического детерминизма, неожиданно повернули в сторону этнической, цивилизационной и конфессиональной дивергенции.

Таким образом, мы видим нарастающее противоречие экономического детерминизма, как преобладающего теоретического подхода, с практикой глобализации.

В 1991 году, после триумфальной реализации западного сценария конвергенции двух мировых систем, реальный процесс глобализации, несмотря на разрушение экономических и политических границ, формирующих локальные социумы, пошли в направлении этнической и конфессиональной дивергенции. Поэтому ни одна из возникших в XX веке теорий этно- и нациогенеза в достаточной степени не объясняет постиндустриальный всплеск этничности и религиозности.

Давно предсказанный кризис гражданских наций стал не синтезом глобальной наднациональной и надэтнической общности, а фрагментацией постиндустриальных наций на этнические и конфессиональные группы.

Вопреки ожиданиям, «плавильные котлы» регионального и глобального локального уровней не привели к созданию однородного общества с общей идентичностью.

Пример неожиданного краха теории «плавильного котла» в ходе глобализации – сами США, где родилось как само понятие «плавильного котла» (melting pot), так и идея полиэтнической, мультикультурной и мультиконфессиональной «нации иммигрантов». Строго говоря, американский «плавильный котел» не действовал уже с миграционной волны конца XIX века. Именно со второй половины XIX века американское общество состоит из ряда этнических общин (итальянской, ирландской, китайской, афроамериканской…), устойчиво сохраняющих свою идентичность в городской социальной среде.

Этнокультурная фрагментация американского общества не только сохраняется, но и нарастает, несмотря на более высокую, чем в Европе, мобильность рабочей силы. Характерно, что уже в конце 60-х под давлением ряда этнокультурных меньшинств, в первую очередь афроамериканского, правящие элиты США вынужденно отказались от модели «плавильного котла» и перешли к модели «мультикультурализма».

По мнению автора монографии «Этносы и лоббизм в США» Э. Лозанского, этнические меньшинства и диаспоры в США все больше обособляются, создавая в органах власти все более влиятельные лобби, сопоставимые с корпоративным лобби (ТНК) и даже партийной системой. При этом этнические лобби США все более целенаправленно лоббируют интересы государств своего происхождения: диаспоры «в себе» не только превратились в диаспоры «для себя», но и стали инструментами влияния этнических метрополий на принимающие иммигрантов государства.

«Ориентация Америки на формирование не единого сплава в „тигле“ многих национальностей, а на формирование пестрого многоцветья мультикультурализма привела к логическим результатам – к закреплению позиций этническими меньшинствами»[154 - Лозанский, Э. Д. Этносы и лоббизм в США. О перспективах российского лобби в Америке. М.: Международные отношения, 2004. – 272 с.].

В подтверждение своей позиции Э. Лозанский отмечает озабоченность других американских авторов угрозой этноконфессиональной фрагментации американской нации, вплоть до перспективы «балканизации».

В частности, рост влияния цивилизаций в мировой политике и устойчивость связей иммигрантов со странами происхождения отмечает С. Хантингтон, который считает, что основой единства Соединенных Штатов и Советского Союза является идеология, а не единая национальная культура[155 - Huntington, S. The Erosion of American National Interests// Foreighn Affairs. – 1997. – Sept./Oct. – P. 35.]. Это указывает на то, что роль этнических культур и этнических общностей остается достаточно высокой. Основную роль в интеграции общества в этом случае играет государственная идеология.

США являются ведущим центром силы в современной мировой системе и могут рассматриваться как вполне корректная модель глобального постиндустриального общества. Из этого можно сделать вывод, что наблюдаемая в мире повсеместная актуализация этничности, этнизация политики и превращение диаспор в игроков локальной и мировой политики – не случайный парадокс, а одна из ключевых, атрибутивных особенностей глобализации.

Вопреки ожиданиям конца XX века, глобализация экономики с ее конвергентной направленностью порождает процессы этнокультурной дивергенции. Это отчасти отражает повсеместное усиление конкуренции за жизненно важные ресурсы, объективно обусловленное углублением мирового ресурсно-демографического кризиса, но несводимо к экономической конкуренции.

Размывание границ национальных государств и национальных экономик вызвало к жизни процесс реконструкции и регенерации этносов, в том числе процесс актуализации крупных государствообразующих этносов Старого Света, «похороненных» теоретиками XX века.

Этнизацию массового сознания и политики государств Восточной Европы и бывшего СССР можно рассматривать с позиции социального конструктивизма, трактуя актуализацию этничности как целенаправленную «реконструцию» этноса в интересах локальных элит, создающих идеологическую базу для своего национально-государственного проекта.

Широко обсуждаемый этнокультурный кризис в Германии, провоцируемый растущей нелояльностью диаспор к принимающему обществу – пример восстановления, регенерации государствообразующего этноса «снизу», идущий во многом вопреки интересам политических элит Германии, избегающих обвинений в германском национализме и этнизме.

В то же время кризис политики «мультикультурализма» в Германии – фактическая констатация нарастания этнокультурной фрагментации «классических» европейских наций, как проявления общей тенденции глобализации.

Размывание экономических и политических границ государств-наций, не преодолевая противоречий глобального ресурсно-демографического кризиса, трансформирует конфликт, перенося противоречия с межгосударственного уровня на уровень социальных групп, в том числе на уровень этнических общин.

В результате привязка этнического и национального самосознания к экономическому строю[156 - Бромлей, Ю. В. К вопросу о сущности этноса // «Природа». 1970. №2. – С. 51—55.],[157 - Бромлей, Ю. В. Очерки теории этноса. – 3-е изд., исправленное. М.: Книжный дом «Либроком», 2009. – 440 с.], вполне адекватная для реалий XX века, все больше противоречит практике глобализации. В результате нация и этнос, воспринимаемые как «пережитки» буржуазной и даже догосударственной эпох, оказывают растущее влияние на сознание масс и мировую политику. Ожидаемая «корпоративная глобализация» на практике оказалась глобализацией этнических диаспор и этносов.

Таким образом, практика показывает, что по мере углубления глобализации и нарастания кризиса национального государства этнокультурные различия не «сглаживаются», а современный этнос не «ассимилируется» и не интегрируется в глобальную «мультикультурную» среду, устойчиво сохраняя свою идентичность.

В то время, когда социальные институты национального государства переживают глубокий кризис, этнос и этническое и религиозное самосознание переживает период подъема и активно востребуется массами.

Вынужденное осознание «этнического ренессанса» маргинальных этносов и эмигрантских общин не мешает научному сообществу игнорировать главную проблему современной теории этно- и нациогенеза – проблему бытия крупных государствообразующих этносов, как наиболее массовых социальных общностей, составляющих основу социума, во многом независимую от институтов государства.

Не получили адекватного теоретического осмысления движущие силы и социальные механизмы этнокультурной фрагментации современного общества и их связь с глобализацией с одной стороны, и кризисом современного постиндустриального государства – с другой.

Логично предположить, что объективной движущей силой процессов социогенеза, трансформации и конкуренции социальных общностей в условиях глобализации является их способность удовлетворять наиболее важные потребности и интересы своих членов, обеспечивая участникам общности дополнительные возможности и преимущества в обстановке более конкурентной и конфликтной глобальной среды, лишенной защитных пространственных и политических барьеров.

Предпосылкой дивергентной фрагментации современных наций на этнокультурные составные части стало сужение социальных функций государства, порожденное глобализацией локальных экономик. За достаточно короткий исторический период государство индустриальной эпохи отказалось от целого ряда жизненно важных для граждан социальных гарантий и функций, составляющих институциональную основу социального государства середины-конца XX века. Прежде всего, постиндустриальное государство все более утрачивает функции крупнейшего работодателя, социального гаранта и социального регулятора, в том числе роль регулятора этноконфессиональных отношений и миграционных процессов.

Не менее значим постепенный отказ государства от важнейшей для социогенеза функции основного «социального лифта», реализующего принципы равноправия и обеспечивающего вертикальную социальную мобильность, и сплачивающего участников общей социальной перспективой.

Если классические европейские нации и национальные элиты индустриальной эпохи формировались государственными системами всеобщего образования, то постиндустриальная приватизация, коммерциализация и глобализация образования означает не только снижение достигнутого в прошлом образовательного уровня. Она снижает социальную привлекательность национального государства и его институтов, все менее способных создать своим членам социальную перспективу, связанную с участием в нации, как социальной общности.

Важную роль в этнокультурной фрагментации современных постиндустриальных гражданских наций играет «бунт элит» – все более открытый отказ бывших национальных элит от ключевых социальных обязательств перед согражданами, создавших основу «социального государства» и гражданского общества второй половины XX века. Очевидно, что отказ государства от системообразующих социальных функций ведет к обесцениванию нации, как наиболее значимой для населения социальной общности, обеспечивающей индивидуальные и групповые интересы своих граждан[158 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 6 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 17—23.].

Отказ элит от социальной кооперации и поддержки в рамках нации ведет к тому, что индивид вынужден искать альтернативные нации социальные общности, повышающие его конкурентоспособность и безопасность, и позволяющие ему адаптироваться к новой структуре общества, меняя идентичность[159 - Тишков, В. А. Множественные идентичности между теорией и политикой (пример Дагестана) (в соавт. с Э. Ф. Кисриевым) // Этнографическое обозрение. 2007. №5. – С. 96—115.]..

Социологические исследования показывают, что результат выбора новой основной идентичности заранее предрешен наличием у индивида альтернативной, этнической идентичности, которая в новых условиях становится ведущей. По мере демонтажа системы социальных отношений с государством и его институтами гражданин почти неизбежно выбирает альтернативную, этническую идентичность, осознавая себя прежде всего членом этноса. Очевидно, что именно этническая принадлежность предопределяет в большинстве случаев и выбор религии.

В результате глобализация, демонтируя формирующие нацию и национальную идентичность социальные институты, порождает этнокультурную фрагментацию полиэтнических наций на этносы, которые в определенных условиях политизируются, порождая скрытые и явные этноконфессиональные противоречия и конфликты.

Таким образом, представления о глобализации, как этнокультурной унификации и конвергенции, порожденные экономическим детерминизмом, не подтверждаются социальной практикой. В ходе глобализации кризис гражданской нации, как системообразующей социальной общности индустриальной эпохи, порождает процессы дивергенции и фрагментации наций, в том числе актуализацию этничности, консолидацию глобальных этнических диаспор и религиозных конфессий в качестве акторов мировой политики.

В ходе глобализации сформировались транснациональные корпоративные элиты, связанные с глобальным сектором экономики и глобальными финансами, а также крупные и значимые социальные группы глобального масштаба, обладающие собственной идентичностью. Тем не менее, не сформировались соответствующие таким глобальным группам социальные роли и статусы, которые бы имели существенное значение для большинства индивидов.

Таким образом, вместо конвергентного развития, ведущего к синтезу «единого человечества», наблюдается во многом принудительное, объективно обусловленное сущностными особенностями глобализации, соприкосновение локальных сообществ и групп, объективно ведущее к конфликту за ресурсы и все большему непространственному обособлению конкурирующих социальных общностей. Создав единое глобальное поле для конкуренции за ограниченные ресурсы, глобализация усилила процессы расслоения, обособления, групповой кооперации, то есть процессы социальной дивергенции[160 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 6 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 17—23.].

Качественно меняя формы социального взаимодействия, глобализация не только трансформирует и уничтожает прежние цивилизационные, культурные, этнические, национальные, политические, государственные и другие формы общественной жизни и соответствующие социальные общности, но и с необходимостью порождает растущее разнообразие социальных субъектов и форм их проявления и развития. В первую очередь трансформации подвергаются те формы, которые в процессе предшествующего исторического развития приобрели вполне самостоятельное локальное существование.

В ходе этой трансформации неизбежны дивергентные процессы, то есть создание новых, более или менее нестабильных социальных общностей и других феноменов коллективной природы в результате трансформации и фрагментации прежних субъектов и форм общественной жизни. В этом потоке трансформаций, вовлекающем все большие потоки материальных, финансовых, человеческих и иных ресурсов, неизбежно возникновение широкого спектра нестабильных социальных групп, как типичных «диссипативных структур», изучаемых синергетикой, одни из которых определят лицо будущего, в то время как другие обречены исчезнуть.

Более того, на сегодняшнем этапе развития глобализации можно говорить о повороте вектора социогенеза в сторону дивергенции, явным проявлением чего становится этнокультурная фрагментация локальных общностей, прежде всего кризис идентичности и этнокультурная фрагментация наций. В любом случае, интенсивность дивергентных социальных процессов будет возрастать по мере нарастания глобальных кризисных процессов.

При этом одной из ведущих атрибутивных особенностей глобализации является наличие мощных тенденций дивергентного характера, включая этнокультурную дифференциацию и фрагментацию локальных сообществ и человечества в целом, нарастание многосубъектности глобальных процессов, качественное усложнение и снижение устойчивости исторического процесса.




1.4. Кризис современной нации как проявление сущности глобализации


Глобализация как глобальный системный кризис, объединяет мир-систему не только через единство экономического и информационного пространства, но и через всеобщность конфликта субъектов мирового развития, интересы которых объективно антагонистичны[161 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.].

Таким образом, еще одним атрибутом глобализации является ее кризисный, а точнее мультикризисный характер. Реальная глобализация – не просто глобальный кризис в стадии нарастания, а система взаимосвязанных и совмещенных в пространстве и во времени кризисов, несводимая к простой сумме составляющих. Поэтому для глобализации характерна нарастающая сложность, неустойчивость, тотальная конкурентность и конфликтность.

Все то, что считалось «издержками», «контрастами», «переходными процессами» глобализации, составляет ее сущностное содержание.

Модель глобализации, как системы разнокачественных субкризисов, дает более адекватное представление о сложности и динамике глобализации, ее способности неожиданно порождать качественно новые социальные феномены, в том числе глобальные вызовы и угрозы.

Соответственно, представление о глобализации, как всеобъемлющей системе взаимодействующих кризисов и катастроф, порожденной не столько ресурсными «пределами роста», сколько небывалым ростом всеобщей связности, позволяет выйти за рамки сложившихся в прошлом веке теоретических подходов, воспринимающих крушение основ индустриальной цивилизации как «издержки роста». Собственно, в условиях фундаментальных природноресурсных ограничений теряет первоначальный смысл и само понятие роста, как освоения ресурсов внешней среды.

В конечном счете, мультикризисная и многомерная структура глобализации, как качественно новая форма системного социального кризиса, завершает эпоху устойчивого социально-экономического прогресса и знаменует переход к нисходящей, регрессивной ветви исторического развития, от социального прогресса индустриальной эпохи к самосохранению в характерных для постиндустриализма условиях тотального антагонизма и неустойчивости. Это означает поэтапную утрату важнейших социальных достижений и возможностей индустриальной эпохи вплоть до утраты субъектности и распада наций.

Вместе с тем, многосубъектная и кризисная природа социальных вызовов и угроз, атрибутивно присущих глобализации, имеет и позитивную сторону – возможность маневрирования и управления, которая сохраняется не только на глобальном, но и на локальном уровне, но при этом определяется уровнем понимания актуальных социальных процессов.

Таким образом, взгляд на глобализацию как системный кризис, связанный с исчерпанием потенциала прогресса XIX—XX веков и перехода общества и системообразующих социальных групп к фазе нисходящего и кризисного развития, позволяет сделать вывод, что наиболее острые социальные проблемы современности являются не столько наследием прошлого, сколько объективным порождением глобализации, присущими ей атрибутивно.

Это означает, что глобальные социальные проблемы современности не могут быть решены в рамках существующей парадигмы глобального развития, в основе которой лежит универсализация товарно-денежных отношений, внегосударственных и «постгосударственных», «постнациональных» форм и приоритетов развития, антагонистичных государственным формам организации общества.

Соответственно, преодоление негативных социальных последствий глобализации, присущих ей атрибутивно, возможно только на пути управляемого сдерживания глобализационных процессов.

В целом, глобализация – это развитие системного социального кризиса, как многомерной системы взаимодействующих и взаимоусиливающих друг друга кризисов в различных сферах общественного бытия, что порождает качественно новый уровень сложности и остроты противоречий, характерный для социальных феноменов новой эпохи.

Для современного, по сути, «постглобализационного», этапа развития единой мир-системы, в значительной степени исчерпавшей потенциал конвергентных процессов и конвергентного развития, характерно преобладание процессов дивергенции и дифференциации, связанных с распадом, фрагментацией и дифференциацией локальных социумов. Вынужденная адаптация социальных групп и структур к новому, безбарьерному и прозрачному, но именно поэтому более конкурентному и нестабильному миру, вынуждает их усиливать собственные барьерные и защитные функции.

Транснациональные и транскультурные конвергенция и интеграция, еще недавно считавшиеся ведущими социокультурными процессами глобализации, на практике все более ограничены потребительским коммуникативным минимумом и бытовыми потребительскими стандартами, достаточными для существования индивида в глобальной рыночной среде. А как максимум – расширенным коммуникативным стандартом, необходимым для работы в транснациональных структурах.

И если для предшествующих этапов дифференциация – культурно-цивилизационная, этническая, политическая, носила в значительной степени пространственный характер, то в эпоху глобализации преобладает социальная дифференциация непространственного порядка.

Таким образом, важнейшим атрибутом глобализации являются социальные процессы дивергентного характера, включая непространственное обособление отдельных социальных групп, рост межгрупповых барьеров.

Основной механизм и основная предпосылка дифференциации и дивергенции – распад, качественное ослабление и социальная деактуализация национальных государств и гражданских наций, как системообразующих социальных групп, и связанная с этим деградация и фрагментация институтов и социальных групп более низкого порядка.

Кроме того, дифференциация и дивергенция – прямой результат кризисных и конфликтных процессов, связанных с тотальной борьбой социальных субъектов за передел все более дефицитных ресурсов, в ходе которой идет «отбраковка» и отчуждение от ресурсов не столько отдельных индивидов, сколько целых социальных групп.

В частности, результатом глобализации экономики становится массовая маргинализация населения индустриальных стран, в первую очередь «среднего класса», составляющего основу не только производительных сил и внутреннего потребительского рынка, но и ядро гражданских наций.

Десоциализация среднего класса – парадоксальный, но очевидный результат продолжения технического прогресса в условиях глобальной экономики и обострения глобальных природно-ресурсных ограничений.

Катастрофическое отчуждение населения индустриальных стран от материального производства имеет очевидные причины: неуклонно растущая производительность труда при нарастающем дефиците предметов труда порождают дефицит рабочих мест. Однако и эти рабочие места либо перемещаются в «новые индустриальные страны» вследствие «бегства капитала», либо теряются коренным населением в результате массовой иммиграции рабочей силы, разрушающей не только рынки труда, но и базовые социальные структуры принимающих государств, прежде всего сами гражданские нации.

В результате глобализация создает неразрешимые социальные проблемы в первую очередь для социумов «старых индустриальных» стран – того самого «золотого миллиарда», интересами которого мотивировалась глобализация, объективно порождая социальный регресс.

Непосредственной причиной и ведущим механизмом социального регресса стал кризис достигшего пика своего развития в XX веке национального государства и соответствующей ему системообразующей социальной группы – гражданской нации.

Гражданские нации и входящие в них социальные группы и структуры более низкого порядка обеспечивали полный цикл воспроизводства локального социума как закрытой системы, потенциально способной к устойчивому самодостаточному развитию.

Распад и деактуализация гражданской нации, как структурированного социального большинства, интересы и деятельность которого обеспечивали расширенное экономическое и социальное воспроизводство, т. е. прогресс, привели к актуализации альтернативных нации религиозных и этнических социальных групп, а также обособлению корпоративных социальных групп и элит.

Идущий в глобальном масштабе системный социальный регресс не является исключительно следствием ресурсно-демографического кризиса как такового. Причины роста расслоения и массовой десоциализации в начале XXI века носят социально-групповую природу, связанную с качественным изменением объективных интересов элит, отрывающихся от локальных социумов.

Впервые в истории (не считая исторического эпизода с огораживанием в Англии) элиты объективно и осознанно заинтересованы в численном сокращении и качественном снижении материального потребления зависимых социальных групп. Это проявляется не только в реальной социальной политике, но и на концептуальном уровне, например, в рекомендациях комиссии ООН по народонаселению.

И если раньше элиты были объективно заинтересованы в численном росте, материальном благополучии и гражданской лояльности податных сословий, то сегодня источником ресурсов для элит становится все большее отчуждение зависимых социальных групп от процесса распределения общественного богатства.

Деактуализация наций и институтов гражданского общества ведет к актуализации альтернативных гражданской нации социальных групп и идентичностей, в первую очередь этнических и религиозных групп, еще недавно считавшихся «рудиментами», «пережитками» и «фантомами» доиндустриальной эпохи.

Актуализация этнических и религиозных групп и соответствующих форм групповой идентичности и массового сознания приобрела такие масштабы и значимость, что может рассматриваться как отдельный атрибут глобализации.

Важнейшим атрибутом глобализации и, соответственно, центральной глобальной проблемой социального порядка следует считать все более характерный для современности социальный регресс, приобретающий системный, всеобщий характер[162 - Сафонов, А. Л. Глобализация как регресс: от национального государства к этносу? // Инновации в экономике, проектном менеджменте, образовании, юриспруденции, социологии, медицине, экологии, философии, психологии, физике, технике и математике: сборник статей по итогам Международной заочной научно-практической конференции 29—30 апреля 2013 года, г. Санкт-Петербург. СПб.: Изд-во «КультИнформПресс», 2013. – С. 207—212.].

Исчерпание ресурсов и резервов экономического, технического и социального прогресса, характерного для XIX—XX веков, объективно ведет к социальному регрессу. Он проявляется не только и не столько в отбрасывании отдельных стран и регионов на периферию мирового развития, сколько в десоциализации громадных масс людей, возникновению и распространению новых социальных страт, отчужденных и отстраненных от социального развития и социальных лифтов. В индустриальную эпоху научно-технический прогресс, увеличивая производительность труда, среднедушевое производство материальных благ и вовлекая в хозяйственный оборот природные ресурсы, порождал социальный прогресс. В эпоху глобализации, в ходе которой человечество выходит на фундаментальные, физически обусловленные конечностью планеты, пределы экономического роста, создает объективные предпосылки для социального регресса ряда социальных страт, географических регионов и социальных институтов и др.

Сама ситуация тотального конфликта интересов, в условиях которого необходимым условием самосохранения и развития становится борьба за передел физически ограниченных ресурсов, означает, что социальный регресс во всех его формах и проявлениях, немыслимый в XX веке, становится не только атрибутом, но и доминантой современного мирового развития.

Это означает, что глобальная актуализация этнических и религиозных общностей на фоне кризиса гражданских наций является не только индикатором, но и важнейшим социальным механизмом институализации системного социального регресса, отката общества к архаичным формам социальных отношений и общественного сознания.

При этом даже предельная архаизация социальных институтов, включая зоны длительных этнических конфликтов, органично и непротиворечиво сочетается с научно-техническим прогрессом в форме все более широкого использования потребительских вариантов высоких технологий: сотовой связи, цифровых сетей и медиатехнологий, спутниковой связи и позиционирования, глобальных транспортных сетей, биотехнологий (гибридных и генно-модифицированных растений) и др.

Такая только внешне парадоксальная совместимость социального регресса с научно-техническим прогрессом, характерная для глобализации, создает предпосылки для дальнейшей, более глубокой и необратимой фрагментации и архаизации общества как в локальном, так и в глобальном масштабах.

«Единый мир», с которым еще недавно связывалось столько надежд (как очевидно сегодня, заведомо несбыточных), на практике становится глобальным кризисом с перспективой глобальной катастрофы.

И если в 90-х годах глобализация мыслилась, как глобальное равновесие, компромисс, знаменующий начало новой эпохи устойчивого развития в форме «единого человечества», то сегодня очевидно, что глобализация оказалась завершением исчерпавшего себя экономического и социального прогресса XIX—XX веков.

Глобальное единство мира породило не глобальный ноосферный синтез, не «единое человечество», а дало старт глобальному системному кризису во всех сферах человеческого бытия, который и составляет сущностную основу глобализации[163 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.].

За два десятилетия «переходного периода» к глобальному миру сложилась сложная система кризисов в отдельных сферах социального бытия, каждый из которых опасен не только сам по себе, но и способен спровоцировать кризис в смежных областях.

Таким образом, взаимодействие отдельных кризисов порождает новое, системное, качество – возможность катастрофической генерализации кризисных явлений.

И если кризис в отдельной сфере жизни, например, энергетический или демографический – обычно постепенное и предсказуемое накопление дисбаланса, то возникновение положительной обратной связи придает кризису катастрофический характер, имеющий глубокое сходство с самоускоряющимися физическими процессами, такими как цепные ядерные и химические реакции.

К элементарным, частным глобальным кризисам, можно отнести финансово-экономический, ресурсно-демографический, политический, экологический и др., каждый из которых может спровоцировать глобальную нестабильность.

Гораздо менее осознан кризис системообразующих социальных структур и институтов, внешние проявления которого – рост социального расслоения, кризис семейно-брачных отношений, нехватка «социальных лифтов», нарастание социальной напряженности.

Одним из важнейших аспектов глобального социального кризиса является кризис национального государства, как системообразующего элемента мировой политической и экономической системы. И если в предшествующие исторические эпохи кризис отдельных социальных систем носил локальный, изолированный характер, то глобализация превращает локальные сообщества в открытые неравновесные системы, связанные экономическими, информационными, миграционными каналами как стихийного перетока нестабильности, так и целенаправленного «экспорта нестабильности», что качественно снизило стабильность как отдельно взятых государств, так и всей мировой системы. При этом кризис отдельно взятых национальных государств носит повсеместный, почти синхронный характер, имеющий сходные механизмы и сценарии развития.

Возникновение глобальной надгосударственной социальной системы можно считать свершившимся фактом. Но характер глобального единства, как качественно нового феномена, еще не изучен и не осознан в полной мере. Вопреки прогнозам, мировая система не стала «мировым государством» с его привычными атрибутами. Вопреки декларациям, эта система не регулирует, не разрешает и не замораживает конфликты и противоречия – ни локальные, ни глобальные. Глобальная всеобщность связей не разрешила противоречий и не привела к слиянию частей в гармоничное «ноосферное» целое. Более того, мы наблюдаем заметное снижение устойчивости развития как на уровне частей, так и на уровне целого.

Порожденная глобализацией целостность мира стала не всечеловеческим социокультурным синтезом, а глобальным конфликтом, причиной которого стал именно рост глобальной связности. Мир объединился в качестве поля всеобъемлющего глобального противоборства, в котором решается судьба всех акторов мирового процесса – народов, государств, социальных общностей. При этом важнейшим следствием глобальности стала невозможность уклонения от конфликта в силу его всеобщего характера. С этой точки зрения глобальный системный кризис современности похож на арену римского цирка, бегство с которой невозможно.

Показательно, что, как в известной притче о слоне и слепых мудрецах, исследователи фиксируют внимание на субкризисах в отдельных сферах и их частных аспектах, и в результате существенно недооценивают катастрофичность, необратимость и неуправляемость глобализации.

Многие исследователи теоретиков редуцируют глобальный системный кризис к его экономической, политической, ресурсно-демографической или экологической составляющей; социологи изучают кризис отдельно взятых социальных институтов, не учитывая глобальной связности кризисных процессов.

Осознанию угроз глобального кризиса во многом мешает иллюзия предопределенности, предзаданности исторического развития, характерная как для основных религиозных систем, так и для национальных и цивилизационных проектов, идеологии которых являются развернутыми самоисполняющимися пророчествами.

Убежденность политических и религиозных лидеров и масс в том, что все пути исторического развития неизбежно ведут общество к заранее предопределенному идеологизированному социальному идеалу – Открытому обществу, Царству божьему на земле, всемирному Халифату, коммунизму или Ноосфере, мешает пониманию принципиальной непредсказуемости, неустойчивости, катастрофическому и регрессивному характеру идущего сегодня глобального процесса, который принципиально не укладывается в рамки теорий и идеологем XX века.

По сравнению с XX веком, в условиях глобальной открытости в сочетании с дефицитом ресурсов достижимость социальных идеалов качественно снизилась.

Глобализация оказывается переходом от исчерпавшей потенциал развития эпохи прогресса к регрессивной, нисходящей фазе развития, атрибуты которой – сложность, катастрофичность, непредсказуемость, неустойчивость, конфликтность и конкурентность.

Переход к регрессивному развитию не означает упрощения и примитивизации социальной реальности, даже в случаях гибели, исчезновения значимых социальных структур и субъектов.

Возникновение новых связей и степеней свободы в условиях обострения противоречий с необходимостью порождает широкий спектр дивергентных процессов, в ходе которых возникают новые социальные субъекты и структуры.

Всеобъемлющий социальный распад, в который вовлекаются громадные ресурсы, ранее накопленные человечеством, неизбежно порождает новую социальную сложность, широкий спектр диссипативных структур, порождаемых открытостью и неравновесностью социальных систем.

При этом процессы социального регресса часто имитируют прогрессивное развитие (реформы, модернизацию) или встраиваются в системообразующие социальные институты, прежде всего государственные. С этой точки зрения, рост организованной преступности и коррупции и их интеграция с институтами власти – характерный индикатор перехода человечества к фазе затяжного регресса.

Усиление и накопление противоречий, объективно порождаемое дефицитом жизненно важных ресурсов, порождает объективные предпосылки для новой дифференциации, фрагментации и поляризации, для возникновения качественно новых непространственных границ между конфликтующими социальными субъектами, создавая предпосылки для нового социального синтеза, рождения новых субъектов мирового развития. Так, характерные для глобализации процессы унификации все чаще вызывают компенсационное противодействие на локальном уровне, принимающее разнообразные формы этнического и регионального сепаратизма, религиозного фундаментализма, и другие формы социальной фрагментации и группового антагонизма[164 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Этнос и нация как субъекты глобализации // Социально-гуманитарные знания. 2011. №4. – С. 218—232.].

Но доминанта глобализации – глубокие социальные изменения, обусловленные кризисом государственных институтов и религиозно-этических основ ведущих мировых цивилизаций, определявших историю последних двух тысячелетий[165 - Орлов, А.Д., Сафонов, А. Л. Кризис национального государства: глобализация и наследие «осевого времени» // Всероссийская научная конференция «Нравственное государство как императив государственной эволюции». Отделение общественных наук РАН. Институт государства и права РАН, Институт научной информации по общественным наукам РАН, Центр проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. М., 2011. – С. 25.].

Противостояние периферийных и доминирующих социумов и групп будет порождать принципиально другие, альтернативные ценности, модели и формы социальной жизни. Поглотив весь мир, глобальная «Империя» порождает и питает в своих границах новые процессы структурообразования.

В итоге глобализация представляет собой процесс синтеза системно целостного, но при этом глубоко фрагментированного и антагонистичного глобального социума, несводимого к механической сумме локальных социумов и локальных экономик.

Вынужденный глобализацией синтез цивилизаций и государств в единую, пусть крайне разнородную и полную противоречий, надсистему не означает ее ожидаемой трансформации в «мировое государство». Акторы глобального развития становятся участниками все более многостороннего и многопланового конфликта, в котором глобальная война объединяет противников в единую систему гораздо теснее и быстрее, чем глобальный мир.

И если отличие мира от войны можно определить как качественное снижение интенсивности взаимодействия субъектов, поскольку мирное сосуществование не ставит вопроса жизни и смерти сторон, то верно и обратное: рост интенсивности взаимодействия (а глобализация – это интенсификация связности мировой системы) с неизбежностью перерастает в конфликт.

Таким образом, стирание пространственных барьеров и границ привело не к снятию, а к обострению межсубъектных, в том числе межцивилизационных и социальных противоречий, к переходу старых геополитических конфликтов в иные, непространственные измерения – правовое, информационное, культурное, демографическое, значимость которых неуклонно растет и будет возрастать в обозримой перспективе.

В результате «ситуация падения пространственных барьеров в условиях обострения противоречий и конкуренции часто ведет не к растворению вовлекаемых в глобальный процесс социальных групп, а к их дополнительной консолидации и радикализации, усилению непространственных механизмов обособления и формирования идентичностей, прежде всего идеологических и этнокультурных, – одним словом, к резкой активизации социогенетических и конвергентных процессов»[166 - Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 6 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 17—23.].

Сохраняясь в условиях глобализации, локальные социальные системы уже не могут ни корректно описываться, ни адекватно управляться вне надсистемного контекста, будь то глобальное взаимодействие или глобальное противоборство.

Сжимаясь в пространстве, современная Ойкумена обретает невиданную в прошлом сложность через новые, непространственные измерения. Геополитические субъекты все больше теряют пространственно-географическую локализацию и приобретают качественно иную топологию, которая не поддается корректному описанию в категориях доглобализационной эпохи, когда именно пространство было универсальным регулятором и ограничителем внешних взаимодействий, ведущим системообразующим и структурирующим фактором этно- и нациогенеза.

Вследствие качественного роста социальной мобильности и прозрачности национальные, корпоративные и этнические элиты приобретают степени свободы более значительные, чем в эпоху национальных государств, вплоть до возможности полного отрыва от национальной почвы и государственных институтов. Новыми генераторами элит все в большей мере становятся негосударственные социальные институты и структуры – корпорации, этнические диаспоры, социальные сети, которые становятся полноценными акторами мировой и локальной политики.

Если раньше мир состоял из сравнительно замкнутых социальных систем, то сегодня локальные социальные системы и явления принимают открытый характер и в силу этого не могут быть описаны вне глобального контекста и системы внешних взаимодействий. В то же время эти же локальные системы сохраняют и даже усиливают региональную и цивилизационную специфику, в том числе конфессиональную и этническую.

Социальный механизм влияния глобализации на социальную сферу заключается не столько в становлении глобальных товарных и финансовых рынков, сколько в становлении новых механизмов воспроизводства элит, как влиятельных социальных групп, стоящих за акторами глобальной политики и формирующих ее своими интересами.

Характерно, что за каждым крупным актором современной мировой политики стоят соответствующие механизмы социальной мобильности, «генераторы кадров», социальные лифты, альтернативные традиционным механизмам вертикальной мобильности, связанным с институтами национального государства.

Следует подчеркнуть, что ресурсная база новых, негосударственных, акторов – это вполне осознаваемая альтернативными негосударственными элитами политика утилизации, перехвата ресурсной базы государств и гражданских наций, часто определяемая как «приватизации государства благосостояния». К новым, «негосударственным», элитам следует отнести не только топ-менеджеров крупных ТНК и международных финансовых структур, но и такую влиятельную, хотя и сравнительно узкую группу, как т. н. «международная бюрократия», то есть управляющий персонал МВФ, ООН, Евросоюза и других влиятельных международных организаций.

Специфический тип новых негосударственных элит формируется в рамках глобальных и региональных этнических общностей – общин, диаспор, этнокриминальных группировок, политическое влияние которых в мире существенно выросло по мере увеличения мировых миграций, деградации институтов современного государства, размывания национальной идентичности с замещением ее конфессиональной и этнической.

Повсеместная мультикультурализация и этнизация «классических» гражданских наций развивается в США, где многочисленные этнические общины, все больше ориентированные на страны происхождения, обретают все большее влияние, трансформируя традиционную партийную систему США в систему этнических лобби.

Негосударственные элиты, составляющие социальную основу негосударственных акторов глобальной политики, не отделены непроходимыми барьерами от «старых» элит, порожденных национальным государством. Напротив, те и другие пересекаются и совмещаются, образуя единую страту, интегрированную социальными связями и механизмами социальной мобильности.

Через механизм пересечения элит негосударственные локальные элиты, заинтересованные в ресурсных потоках национального государства, весьма эффективно реализуют свои интересы, постепенно превращая государство из политического суверена в «ночного сторожа» по Адаму Смиту. При этом негосударственные социальные акторы формируют не оторванные от исторической почвы «глобальные элиты», не мифологизированных «новых кочевников», лишенных культурной идентичности, а глобализированные страты национальных и локальных элит. Эти элиты разыгрывают либеральный сценарий «приватизации национальных доходов, национализации издержек», причем в основном на национальном и местном уровнях, и лишь во вторую очередь – на уровне глобальном.

Очерчивая социальную структуру нового глобального мира, председатель CFR (Совета по международным отношениям) Р. Хааc констатирует возникновение на мировой арене новых типов влиятельных политических и социальных акторов, сопоставимых по своим возможностям с «классическим» территориальным государством, но при этом имеющих собственную субъектность и интересы, независимые от государства и его институтов[167 - Haass, Richard. The Age of Nonpolarity: What will Follow US Dominance? // Foreign Affairs. 2008. May—June. – P. 44—56.]. Перетекание мировой политики в негосударственные и непространственные измерения, не привязанные к геополитическим «полюсам» и «центрам силы», Хаас определяет как «бесполярность», nonpolarity. Ситуация «бесполярности» органически обосновывает концепцию «мягкой силы», как политического господства на базе контроля и освоения новых сфер несилового противоборства в тесной кооперации с новыми типами влиятельных социальных акторов, заметная часть которых, например, неправительственные организации и частные армии, целенаправленно создается как инструмент внешней политики.

Характерный для современности рост числа противоборствующих сторон, возникновение новых измерений и трансграничных связей, углубление противоречий акцентирует известная концепция «управляемого хаоса», отражающая сущностные свойства глобализации, как системного кризиса. Это хаотичность, атрибутом которой является наличие множества точек выбора (бифуркации) исторического процесса, а также потенциальная управляемость такого хаоса путем слабых воздействий на критические точки и процессы.

Иными словами, управление хаосом есть не что иное, как управление потоком кризисных ситуаций, как особых чувствительных точек социального процесса, с последующим целенаправленным вмешательством третьих сторон в разрешение кризисов, что можно определить как вариант мультикризисного подхода к глобальному управлению.

Что дает «мультикризисный» подход к глобализации, как системе взаимодействующих субкризисов, трансформирующих сложившуюся к концу XX века мир-систему?

Прежде всего, модель развития глобализации, как взаимного влияния разнокачественных субкризисов, дает адекватное представление о системной сложности глобализации, ее неравновесной и катастрофической динамике, способности порождать качественно новые социальные феномены и субъекты, прежде всего вызовы и угрозы. Такой взгляд на глобализацию, как на систему взаимопорождающих глобальных кризисов и катастроф, порождаемую не столько «пределами роста» ресурсной базы, сколько взрывным ростом всеобщей связности, позволяет преодолеть ограниченность сложившихся в прошлом веке теоретических подходов, трактующих системный регресс основ современной цивилизации как «издержки роста». В ситуации фундаментальных ресурсных ограничений теряет исходный смысл и само понятие роста, понимаемого как освоение ресурсов внешней среды.

В итоге «мультикризисная» модель глобализации констатирует завершение эпохи поступательного социально-экономического прогресса с переходом человечества к нисходящей ветви регрессивного развития, от устойчивого роста к самосохранению в условиях тотальной неустойчивости и антагонизма. Это означает, по меньшей мере, утрату важнейших социальных возможностей и достижений индустриальной эпохи.

Важный индикатор социального регресса – архаизация общественных отношений и мифологизация массового сознания, актуализация этничности и религиозности, этнизация и клерикализация политики. Стержнем мирового процесса становится борьба за перераспределение ресурсов и минимизацию потерь в ситуации глобального противоборства цивилизаций.

Ограниченность пределов роста нехваткой ресурсов переводит человечество в режим самоутилизации, в котором основным источником ресурсов для развития становятся субъекты-аутсайдеры, в число которых сегодня входят не только периферийные государства, но, прежде всего, влиятельные и многочисленные страты и социальные группы в «развитых» странах, включая «средний класс» как их социальную базу.

Эпоха системного прогресса и роста завершается, настает время неизбежного спуска вниз в условиях усиления конкуренции.

В результате ограничение ресурсной базы порождает деградацию и примитивизацию системообразующих социальных институтов, формирование круга устойчиво «депрессивных» регионов и населенных пунктов, так как концентрация ресурсов в одной сфере требует изъятия ресурсов из других сфер бытия.

С точки зрения обеспечения устойчивого развития, важна постановка проблемы интерференции, взаимоусиления, синергии кризисных процессов, возникновения причинно-следственных связей между кризисными процессами, «экспорт» и «переток» социальных катастроф, а также феномен их синхронизации («принцип домино», триггерные процессы, каскадные катастрофы).

Важно, что кризисные процессы в отдельных сферах, подобно системным дисфункциям в медицине, могут провоцировать или усиливать, но не компенсировать друг друга. Усиление кризиса в отдельных сферах бытия или регионах может усиливать или провоцировать кризисные процессы в смежной области, переводя кризис сначала в режим неуправляемости, а затем в режим катастрофы. Таким образом, налицо феномен синхронизации и генерализации локальных кризисных процессов, чреватый переходом локальных кризисов в глобальную системную катастрофу.

Проблема синергии и взаимодействия глобальных субкризисов характерна и тем, что мгновенность и глобальность цифровых коммуникаций, снятие пространственных барьеров объективно порождает ускорение социальных процессов, развитие которых опережает их изучение и, как следствие, не дает возможности для целенаправленного управления и регулирования. Так, ускорение глобального социального развития уже само по себе создает предпосылки роста неустойчивости и, соответственно, неуправляемости глобального развития.

Предлагаемая в настоящей работе модель глобализации, как динамически неустойчивой системы взаимодействующих глобальных кризисов, создает основу для понимания и прогнозирования социальной динамики глобального кризиса, снимая методологические ограничения экономического детерминизма.

Выход за рамки экономического детерминизма показывает, что глобализация – не объективно предзаданное приближение человечества к единственно возможному положению устойчивого равновесия. Она также представляет собой глобальный кризис, становление и развитие которого порождает качественные, часто катастрофические и принципиально непрогнозируемые социальные трансформации, связанные со становлением, развитием и гибелью широкого круга социальных субъектов в ходе глобального противоборства, уже не ограниченного пространственными барьерами.

Охватив весь доступный мир, глобальная социальная система продолжает развитие, сохраняя нередуцируемую сложность и порождая внутри себя новые социальные структуры и субъекты, что создает безусловную возможность исторического выбора, бифуркации исторического процесса.

При этом основное следствие сохранения внутренней сложности, многополярности и многосубъектности мир-системы – безусловная неуправляемость социально-исторического процесса, достигающая максимума в моменты исторических кризисов.

В то же время системная сложность и вариативность глобализации при нарастающем дефиците жизненно важных ресурсов и нарастающей конкуренции акторов мировой политики означает повышенный риск катастрофы как для человечества в целом, так и для широкого круга социальных субъектов, важнейшими из которых, безусловно, являются этнические и национальные общности.




Выводы по Главе 1


1. Онтологическая сущность глобализации, как ведущего социального феномена современности, принципиально несводимого к явлениям экономического порядка, – становление, развитие и качественное нарастание связности глобальной экономической, политической, информационной и социальной среды. Единство и связность современного мира интенсифицирует взаимодействие и противоборство всех социальных субъектов, принимая форму многомерной, связной и вследствие этого все менее устойчивой системы взаимодействующих и взаимоусиливающих кризисов. Это порождает качественно новый уровень сложности и динамики становления и развития социальных феноменов новой эпохи.

2. Глобализация, как качественно новая форма взаимодействия социальных субъектов, ведет к переходу противоречий в новые социальные формы, качественно отличные от форм, характерных для индустриальной эпохи.

3. Известные теории и подходы к глобализации не в полной мере вскрывают причины, масштабы и последствия характерной для современности этнической фрагментации социума и кризиса современной нации. Это связано с тем, что для большинства современных теорий и концепций глобализации характерна абсолютизация конвергентных аспектов развития, тенденций к глобальной этнокультурной унификации, а также отрицание социального регресса, как объективной тенденции, атрибутивно присущей глобализации.

4. Одной из основных атрибутивных особенностей глобализации, как процесса становления глобальной среды взаимодействия и противоборства социальных субъектов, является наличие мощных тенденций и процессов дивергентного характера. Растущая социальная дифференциация и фрагментация локальных сообществ и человечества в целом является неотъемлемой частью атрибутивно присущих глобализации дивергентных процессов, что и порождает качественное усложнение и снижение устойчивости исторического процесса.

5. Неотъемлемой частью характерных для глобализации дивергентных процессов и системного социального регресса является этническая и этноконфессиональная фрагментация крупных и высокоорганизованных локальных сообществ, в частности, наций и человечества в целом.

6. Качественно интенсифицируя взаимодействие социальных субъектов, глобализация объективно порождает нарастающее противоборство всех социальных субъектов и общностей, включая этносы и нации, что с необходимостью принимает форму многомерной, связной и вследствие этого все менее устойчивой системы взаимодействующих и взаимоусиливающих друг друга кризисов.

7. Одна из атрибутивных особенностей глобализации – глобальное нарастание явлений социального регресса, одним из симптомов и механизмов которого является этническая фрагментация социума и, соответственно, примитивизация и архаизация системообразующих социальных общностей и институтов индустриальной эпохи, усиление роли этносов и характерных для них социальных институтов.




Глава II. Понятия этноса и нации, как базовые категории социально-философского дискурса





2.1. Генезис и эволюция понятий «нация» и «этнос» как категорий философского дискурса в исторической ретроспективе


Для анализа закономерностей возникновения, становления и развития таких социальных общностей как этнос и нация, проявившихся под влиянием процессов глобализации, следует рассмотреть генезис и эволюцию понятий «нация», «этнос» как категорий социально-философского дискурса, что позволит дифференцировать как данные теоретические категории, так и стоящие за ними социальные явления.

Существенное значение для дифференциации близких до тождественности понятий (например, «nation» в английском и «нация» в русском языках) имеет сравнительная семантика изучаемых понятий в контексте различных языков и культур, где они имеют не только различные смысловые оттенки, но часто и существенно различное значение.

Смысловое наполнение понятия «нация» и смежных понятий достаточно различно в различных европейских языках, в частности во французском и в немецком, где разность смыслов исторически вытекает из истории формирования германской и французской политических наций.

Если Франция формировалась как синтез языково- и культурно разнородных исторических провинций, то Германия как политический субъект сформировалась в результате политического объединения германских княжеств, население которых было политически разобщено, но отчетливо сознавало свою культурно-историческую близость, в основе которой лежал сложившийся к тому времени немецкий литературный язык.

Англоязычный термин «nation» также имеет свою культурно-историческую специфику, что подтверждает закономерную зависимость социально-политической терминологии от конкретно-исторических условий ее формирования.

Так, «national», механически переводимый на русский как «национальный» (национальный музей, национальная безопасность, национальная сборная, национальная история), де-факто, скорее, соответствует русскоязычным терминам «государственный», «общенародный», в то время как в русском языке понятие «национальный» широко используется применительно к этническим меньшинствам и этническим территориальным автономиям в составе федеративного государства.

Отмечены характерные случаи, когда заимствованное из англоязычной политической терминологии путем буквального перевода понятие «национальная безопасность» (national security) в научно-экспертном сообществе «национально-территориальных» субъектов РФ трактуется как безопасность титульной нации (фактически – титульного этноса) данного субъекта, но не как безопасность государства в целом, как в исходном англоязычном термине national security.

Вместе с тем, наличие культурно-языковой специфики в трактовке термина «нация» лишь подчеркивает наличие у этого термина устойчивого спектра значений, общего для различных культур, в основе чего, по мнению автора, лежит объективное существование наций, как социальных групп.

В исторической ретроспективе понятие «нация», вошедшее во все европейские языки, произошло от латинского natio, восходящего к nasci, означающего рождение, и противопоставлялось римскими гражданами «варварским» общностям, основанным на родо-племенных отношениях и обычном праве.

Таким образом, в значении, достаточно близком к современному, термин natio возник и употреблялся уже в Древнем Риме, особенно в эпоху императорского Рима с его развитым гражданским обществом и размытым собственно римским этносом.

После распада Западной Римской империи возникшие на ее территории феодальные государства восприняли с латынью, как общеевропейским языком-посредником, и дихотомическое употребление двух слов: natio и gens (в буквальном переводе на русский – «роды») – для обозначения «цивилизованных» («христианских») народов, в отличие от «варваров» («язычников»).

Существенно важно, что изначальная дихитомия natio-gens, подчеркивающая отличие развитого гражданского общества имперского Рима от примитивных социальных институтов варварской периферии Рима, находящихся на стадии разложения родо-племенного строя, фактически повторяет современную дихитомию «нация-этнос».

Это тем более важно, что греческое слово «этнос», введенное в широкий научный обиход не так давно, обозначает, по сути, то же, что латинское gen – культурно-генетическую общность либо с неразвитыми политическими институтами (на догосударственной стадии развития), либо взятую в отрыве от политической компоненты.

Для четкого разграничения понятий «этнос» и «нация» важен и средневековый период. Характерно, что племена (точнее, все-таки представители племенной знати, элита) бывшей «варварской» периферии Рима, входившие в империю Каролингов и давшие названия историческим провинциям и феодальным княжествам (бургунды, лотаринги, бретонцы, франки, баварцы, саксы и др.), долгое время после распада Западной Римской империи настойчиво именовали себя «нациями».

Очевидно, что, провозглашая свои вотчины «нациями», феодалы подчеркивали отнюдь не этнокультурную самобытность своих подданных. Они поднимали свой политический статус в рамках Священной Римской империи от провинциального и даже племенного уровня до имперского. Тем самым средневековые политические элиты легитимировали свои политические амбиции по подчинению и поглощению соседних политических образований.

Таким образом, и в раннем Средневековье понимание нации (natio) как социальной общности неразрывно связывалось с государственно-политической компонентой, базовые институты которой были непосредственно унаследованы от Рима, но при этом в привязке к характерным для Средневековья локальным политическим образованиям и историческим провинциям.

При этом апелляция к понятию natio связывалась с претензиями феодальных образований на территориальную и политическую экспансию, как минимум, новый уровень политического суверенитета, пример чему – история и титулование пережитка императорского Рима – Священной Римской империи, позже – «Священной римской империи Германской (Тевтонской) нации» – Sacrum Imperium Romanum Nationis Germanicae, Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae, или, на немецком, Heiliges R?misches Reich Deutscher Nation. Этот сложный политический конгломерат феодальных государств, существовавший с 962 по 1806 годы, в период наивысшего расцвета, включал Германию, северную и среднюю Италию, Нидерланды, Чехию, а также некоторые регионы Франции.

В позднем Средневековье понятие нации наполняется новым социальным содержанием. Хотя в хрониках и документах отдельные народы и население исторических провинций именуются «нациями», примерно с XV века этот термин постепенно приобретает и иное, близкое современному, значение: так, появляется понятие «германской нации», правда, без включения в нее низших сословий.

Вместе с тем растет и многозначность понятия нации. В университетах «нациями» назывались студенческие корпорации, формируемые по принципу землячеств[168 - Никольский, В. С. Университетская автономия и академическая свобода // Высшее образование в России. 2008. №6. – С. 147—155.]. Характерные для Средневековья экстерриториальные социальные и политические институты, представляющие собой церковные соборы, религиозные (духовно-рыцарские) ордена (в частности, мальтийский), купеческие союзы и другие корпоративные организации также структурировались на «nations», нации. Т. е. нации представляли собой территориальные подразделения соответствующих социальных институтов, привязанные к определенным королевствам, княжествам и крупным историческим провинциям.

Таким образом, практика употребления термина «нация» в Средневековье показывает, что семантика этого термина хотя и отличалась от современной, но сохраняла устойчивую связь с развитыми и рационально организованными политическими и социальными институтами, унаследованными от императорского Рима. Эти институты противопоставлялись более примитивным социальным укладам, характерным для геополитической периферии христианского мира того времени.

Изначально используясь для разграничения цивилизованного населения геополитического ядра империи от инокультурных родо-племенных сообществ «варварской» периферии, термин «natio» употреблялся в позднем Средневековье и в эпоху Возрождения, обозначая рационально организованные социальные группы, часто соотнесенные с территориальным делением на политические единицы и исторические провинции.

По словам Г. Циглера, в средневековом представлении «Natio – это целевой союз, местная, административно определенная подгруппа, как фракция, управленческая единица и т. п. Это слово никоим образом не имеет всей полноты значения в качестве представительного политического подразделения. Оно не обозначает какой-либо заданной формы общности, не содержит указания на основополагающую линию социальной связи или разделения»[169 - Ziegler, H.O. Die moderne Nation. Ein Beitragzur politischen Soziologie. Tubingen, 1931. – Р. 23.].

По мнению Юрия Гранина, «…эволюция значения термина „нация“ в Средние века соответствовала эволюции европейского общества того времени с характерным для него корпоративным (цеховым и сословным) социальным строением и феодальной раздробленностью, консервирующей локальные общности и препятствующей созданию достаточно крупных экономических и культурных пространств. Поэтому дальнейший этап эволюции представлений о том, что есть „нация“, был исторически связан с переходом экономической сферы к капиталистическому (индустриальному) способу производства материальных благ. В сфере политики это явление было связано с процессом формирования в Европе крупных централизованных абсолютистских и буржуазно-демократических государств, с течением времени объединивших на своей территории все многочисленные языковые и этнические группы в относительно культурно и политически гомогенные общности»[170 - Гранин, Ю. Д. Этносы, национальное государство и формирование российской нации. Опыт философско-методологического исследования. – М.: ИФ РАН, 2007. – С. 11—12.].

На уровне массового сознания объективный процесс разложения феодализма и вовлечения сельских общин и социальных низов в хозяйственную, политическую и культурную жизнь государства проявился в устойчивом противопоставлении понятий «нации» и «народа».

Первоначально на исключительное право принадлежности к «нации» претендовали потомственная аристократия, дворянство и духовенство, тем самым ограничив рамки «нации» социальной элитой. Историческим рубежом, за которым последовал кризис и крах феодализма, стали претензии на принадлежность к нации со стороны «третьего сословия».

Так, уже в XVIII веке набиравшее силу «третье сословие» не желало, чтобы его представителей – торговцев, финансистов, юристов и представителей «свободных профессий» причисляли к «народу», считая, что достойны, наряду с дворянством и духовенством, входить в состав «нации». В этой связи А. Козинг отмечает, что уже в «сочинении аббата Сиейса „Что такое третье сословие?“ буржуазия уже безоговорочно признавалась „нацией“, то есть включалась в состав элит, отделяясь от крестьянства, которое продолжало оставаться податным сословием, не участвующим в политической жизни[171 - Козинг, А. Нация в истории и современности (Исследование в связи с историко-материалистической теорией нации). М.: Мысль, 1978. – С. 39.]».

Вместе с тем нельзя не видеть, что эволюция понятия нации – от Рима с его развитыми гражданскими институтами к Cредневековью и далее к современности – достаточно объективно отражала эволюцию нации, как социальной группы, главной чертой которой является непосредственная (пусть и пассивная) вовлеченность в функционирование социальных и политических институтов государства и гражданского общества.

В Риме с его развитым гражданским обществом в сферу действия государственных институтов было в той или иной степени вовлечено все население империи, понятие нации включало всех граждан Рима. В то же время как варварская периферия империи, находящаяся в стадии племенных союзов и доминирования родо-племенных отношений, вполне объективно относилась к «родам» (gens).

В Средневековье и понятие нации, и социальный слой, относящий себя к «нации», закономерно сузились до сословной верхушки, связанной с политической и церковной властью и государственным управлением.

Таким образом, «нации» Cредневековья были рудиментами гражданского общества позднего Рима, окруженными морем натурального хозяйства и родо-племенной архаики. Тем не менее, понятие нации сохранялось как обозначение системообразующей социальной группы, определяющей систему властных (политических) отношений.

Последующий рост городов, ремесел и торговли сопровождался закономерным расширением смыслового значения термина, но это расширение объективно отражало рост численности и влияния социальных групп, составляющих гражданское общество того времени с его сословными ограничениями.

Начало промышленной революции и рост значения «третьего сословия» сопровождались и требованиями признать его «нацией», то есть наделить гражданскими правами, соответствующими его роли в жизни общества.

Соответственно, буржуазные революции XVIII—XX веков сняли препятствия для расширения нации и как понятия, и как социальной группы до размеров всего населения государства.

Окончательное закрепление понятия нации, как структурированного, культурно и психологически интегрированного сообщества подданных одного государства, связано с выдающимся немецким философом Георгом Вильгельмом Гегелем, наиболее полно и системно из современников поставившим социально-философскую проблему формирования и эволюции наций. По сути, именно Гегель ввел само понятие «нация» в качестве базовой категории социально-философского дискурса.

Социально-философская доктрина Гегеля базируется на постулате о том, что историческое развитие человечества предопределяется эволюцией «мирового духа», который самореализуется в социальных проявлениях «духа нации» («народного духа»).

По Гегелю, каждая нация характеризуется развитием «народного духа», который, проявляясь в социальных формах, «есть определенный дух, создавший из себя наличный действительный мир, который… существует в своей религии, в своем культе, в своих обычаях, в своем государственном устройстве и своих политических законах, во всех своих учреждениях, в своих действиях и делах»[172 - Гегель, Г. Сочинения. T. VIII. М.-Л., 1935. – С. 71.].

При этом гегелевский «дух народа» является формой проявления «мирового духа»: «Принципы духов народа в необходимом преемстве сами являются лишь моментами единого всеобщего духа, который через них возвышается и завершается в истории, постигая себя и становясь всеобъемлющим»[173 - Гегель, Г. Сочинения. T. VIII. М.-Л., 1935. – С. 71, 75.].

Гегелевский «мировой дух» воплощается в истории: «Во всемирной истории идея духа проявляется в действительности как ряд внешних форм, каждая из которых находит свое выражение как действительно существующий народ. Но эта сторона этого существования дана как во времени, так и в пространстве в виде естественного бытия, и особый принцип, свойственный каждому всемирно-историческому народу, в то же время свойственный ему как природная определенность».

Будучи воплощением «мирового духа», «народный дух» самореализуется в форме государства: «То общее, которое проявляется и познается в государстве, та форма, под которую подводится все существующее, является вообще тем, что составляет образование нации. А определенное содержание, которому придается форма общности и которое заключается в той конкретной действительности, которою является государство, есть сам дух народа»[174 - Гегель, Г. Сочинения. T. VIII. М.-Л., 1935. – С. 48.].

При этом в трактовке Гегеля «нация» и «государство» образуют диалектическое единство, причем роль государства состоит в интеграции индивидуумов в социальную целостность, население, в собственно «народ» (volk).

Понятие «народа» Гегель определяет, исходя из противопоставления двух семантически устоявшихся латинских терминов: populous, как гражданское сообщество, и vulgus, означающего «стадо», «толпа», «чернь», «масса». Поясняя различие между механической суммой индивидов и «народом», как коллективным целым, Гегель пишет: «…агрегат частных лиц часто называют народом; но в качестве такого агрегата он есть, однако, vulgus, а не populus; и в этом отношении единственной целью государства является то, чтобы народ не получал существования, не достигал власти и не совершал действий в качестве такого агрегата. Такое состояние народа есть состояние… неразумия вообще»[175 - Гегель, Г. Философия духа // Энциклопедия философских наук. Т. 3. М., 1977. – С. 360—361.].

Таким образом, нация, по Гегелю, есть не механическая сумма индивидов, соотносимая им с латинским vulgus (что семантически близко к «толпе», «массе», «черни»), а сложная системная совокупность индивидов, структурированная государством в единый политический субъект, коллективную личность, обладающую волей и «душой», то есть развитым групповым сознанием и самосознанием.

При этом гегелевская «нация» соотносится им с латинским populus, изначально обозначавшим римский народ, как организованный законом коллективный политический субъект, члены которого наделены правами и обязанностями в рамках римской республики.

Показательно, что центральная роль в гегелевской модели государства принадлежит тезису о первичности «духа нации» («народного духа»). Его рождение можно трактовать как появление группового сознания, как необходимого условия становления нации. Это превращает «социальную группу в себе» в «социальную группу для себя», социальный объект в социальный субъект, способный к самосозиданию и саморазвитию, к изменению исторических форм при преемственном сохранении коллективного самосознания.

Абстрактный, общефилософский взгляд Гегеля на государство, раскрытый в «Философии духа» и «Философии истории», не представлял бы такого интереса, если бы не влияние Гегеля на становление германской нации, как косвенное, через марксизм, так и прямое – через достаточно конкретный теоретический вклад в процесс успешного национально-государственного строительства в Германии XIX века.

Прежде всего, существование «нации» Гегель связывал не с любым номинально суверенным государством (а такими государствами были типичные германские княжества и курфюшества), а государством крупным, полиэтничным, многосубъектным, и при этом экономически и политически самодостаточным.

При этом главную историческую функцию идеального государства Гегель видел в последовательной политической и культурной интеграции (точнее, применительно к Германии, реинтеграции) исторических провинций, разобщенных в период феодальной раздробленности.

Таким образом, вектором исторического прогресса, необходимыми условиями творения идеального «государства-нации» Гегель считал два процесса.

С одной стороны, это было строительство собственно государства – «собирание земель» в крупное политическое и экономическое пространство.

Однако главным условием создания идеального государства (по Гегелю) было все же строительство нации как социальной общности, предпочтительно создаваемой на основе однородного исторического этнокультурного субстрата (германские княжества), объединенного не только и не столько властью, сколько «духом нации».

В «Конституции Германии» Гегель трактует историю Германии как распад изначальной германской нации—государства на «бюргерские государства», в которых политически раздробленный германский народ может утратить духовную идентичность – «дух германской нации».





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=32829264) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Тэтчер, Маргарет. Искусство управления государством. Стратегии для меняющегося мира/ Пер. с англ. М.: Альбина Паблишер, 2003. – 504 с.




2


Фукуяма, Фрэнсис. Конец истории и последний человек. М.: Ермак, ACT, 2005. – 592 с.




3


Хардт, М., Негри, A. Империя / Пер. с англ., под ред. Г. В. Каменской, М. С. Фетисова. – М.: Праксис, 2004. – 440 с.




4


Валлерстайн, И. Конец знакомого мира: Социология XXI века / Иммануэль Валлерстайн. М.: Логос, 2004. – 368 с.




5


Белл, Д. Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования / Д. Белл. М.: Academia, 1999. – 956 с.




6


Гидденс, Э. Навстречу глобальному веку: ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М., 2004. – 340 с.




7


Ясперс, Карл. Всемирная история философии. Введение. М.: Наука, 2000. – 272 с.




8


Бузгалин, А.В., Колганов, А. И. Глобальный капитал. М.: Едиториал УРСС, 2004. – 512 с.




9


Делягин, М. Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. Курс лекций. М.: Ифра-М, 2003. – 768 с.




10


Делягин, М. Г. Глобализация, мировой кризис и «закрывающие технологии» // Транснациональные процессы: XXI век. М.: Современная экономика и право, 2004. – С. 24—51.




11


Иноземцев, В. Л. Демократия: насаждаемая и желанная. Удачи и провалы демократизации на рубеже тысячелетий // Вопросы философии. 2006. №9. – С. 34—46.




12


Уткин, А. И. Новый мировой порядок. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. – 640 с.




13


Бек, Ульрих. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-Традиция, 2007. – 464 с.




14


Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М.: Издательство «Весь Мир», 2004. – 188 с.




15


Страйкер, Р. Глобализация и государство благосостояния // Глобализация: контуры XXI века. М., 2004. Ч. Н. – С. 83—92.




16


Дракер, П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. – С. 67—100.




17


Бутенко, А. П. Глобализация: сущность и современные проблемы / А. П. Бутенко // Социально-гуманитарные знания. 2002. №3. – С. 3—19.




18


Ригер, Э., Лейбфрид, С. Государство благосостояния как ограничитель глобализации. Глобализация: контуры XXI века. М., 2004.4.II. С. 94—101.




19


Кара-Мурза, С. Г. Глобализация и кризис Просвещения // Транснациональные процессы: XXI век. М., 2004. – С. 291—293.




20


Кагарлицкий, Б. Ю. Марксизм. М.: ACT, 2005. – 462 с.




21


Подзигун, И. М. Глобализация как реальность и проблема / И. М. Подзигун// Философские науки. 2003. №1. – С. 5—16.




22


Кармадонов, О. А. Глобализация и символическая власть // Вопросы философии. 2005. №5. – С. 49—56.




23


Пантин, В.И., Лапкин, В. В. Философия исторического прогнозирования. Дубна: Феникс+, 2006. – 448 с.




24


Поздняков, Э. А. Нация, государство, национальные интересы // Вопросы экономики, 1994. №2. – С. 64—74.




25


Панарин, А. С. Искушение глобализмом. М., 2002. – 440 с.




26


Амин, Самир. Американская идеология // Антиглобализм: новые повороты. М., 2005. – С. 211—219.




27


Амин, Самир. Политическое измерение // Глобализация сопротивления. М., 2004. – С. 265—286.




28


Валлерстайн, И. Мир-системный анализ: Введение / И. Валлерстайн. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006. – 248 с.




29


Буданов, В. Г. Методология синергетики в постнеклассической науке и в образовании. автореф. дисс. доктора философских наук. М., 2007. – 56 с.




30


Моисеев, Н. Н. Человек и ноосфера. М.: Наука, 1990. – С. 331.




31


Панарин, А. С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников oт социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. 2003. №6. – С. 18—27.




32


Докинз, Р. Расширенный фенотип. Длинная рука гена. М: Астрель, 2010. – 512 с.




33


Cavalli-Sforza, L.L. Genes, Peoples, and Languages. New York: North Point Press, 2000. – 267 р.




34


Gil-White F.J. How thick is Blood? // Ethnic and Racial Studies. 1999. №22 (5). – P. 789—820.




35


Гирц, К. Интерпретация культур. М.: РОССПЭН, 2004. – 128 с.




36


Varela, F. Neurophenomenology: A Methodological Remedy for the Hard Problem // Journal of Consciousness Studies. 1996. №4. – P. 330—349.




37


Андерсон, Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон-пресс, 2001. – 286с.




38


Геллнер, Э. От родства к этничности // Цивилизации. 1997. №5. – С. 41—54.




39


Бергер, П. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман. М.: Московский философский фонд: «Academia-Центр», Издательство «Медиум», 1995. – 334 с.




40


Барт, Ф. Этнические группы и социальные границы: социальная организация культурных различий. М: Новое издательство. 2006. – 286с.




41


Тишков, В. А. Российский народ как европейская нация и его евразийская миссия // Политический класс. 2005. 5 мая.




42


Губогло, М. Н. Идентификация идентичности: этносоциологические очерки. М.: Наука, 2003. – 288 с.




43


Воронков, В., Освальд, И. Введение. Постсоветская этничность // Конструирование этнической общины Санкт-Петербурга. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. – С. 7.




44


Шнирельман В. А. Злоключения одной науки: этногенетические исследования и сталинская национальная политика // Этнографическое обозрение. 1993. №3. – С. 52—68.




45


Кулагин, А. А. Этническая и религиозная идентификация друзской общины // Исторический журнал – научные исследования. 2012. №1. – С. 141—159.




46


Дробижева, Л. М. Методологические проблемы этносоциологических исследований // Социологический журнал. 2006. №3—4.




47


Лурье, С. В. Историческая этнология: учебное пособие для вузов. – 2-е изд. – М.: Аспект Пресс, 1998. – 448 с.




48


Попов, Е. А. Этническая идентификация в обществе посредством языка // Политика и общество. 2012. №3. – С. 104—107.




49


Низамова, Л. Р. Сложносоставная концепция модерной этничности: пределы и возможности теоретического синтеза // Журнал социологии и социальной антропологии. 2009. №1. – С. 141—159.




50


Нимаева, Б. Б. Молодежь Аги – репертуар идентичностей в современном социокультурном контексте // Политика и право. 2011. №9. – С. 75—81.




51


Ортобаев, Б. Б. Эпистемологический анализ этносоциологии // Социология в системе научного управления: Материалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 83—92.




52


Арутюнов, С. А. Этногенез, его формы и закономерности // Этнополитический вестник. 1993. №1. – С. 10—19.




53


Сусоколов, А. А. Структурные факторы самоорганизации этноса // Расы и народы. 1990. №20. – С. 5—39.




54


Hutchinson, J., Smith, A.D. (ed.) Ethnicity. Oxford readers. Oxford: Oxford University Press, 1996. – Р. 29—34.




55


Hale, H.E. Bashkortostan: The Logic of Ethnic Machine Politics and the Consolidation of Democracy // Timothy J.C., Hough J.F. (eds.) Growing Pains: Russian Democracy and the Election of 1993. Washington, DC: TheBrookingsInstitution, 1998. – Р. 47—55.




56


Авксентьев, В. А. Северный Кавказ: реполитизация этничности и конфликтологические сценарии развития // Обозреватель. 2006. №6. – С. 19—20.




57


Матишов, Г.Г., Авксентьев, В.А., Батиев, Л. В. Атлас социально-политических проблем, угроз и рисков юга России. Т. III. Ростов н/Д.: Изд-во СКНЦ ВШ, 2008. – 176 с.




58


Абдулатипов, Р. Г. Российская нация: Этнонациональная и гражданская идентичность россиян в современных условиях. М.: Новая книга, 2005. – 472 с.




59


Гасанов, М. Р. Палеокавказская этническая общность и проблема происхождения народов Дагестана. Махачкала: Изд-во Дагестанского государственного педагогического института, 1994. – 194 с.




60


Гаджиев, К. С. Этнонациональная и геополитическая идентичность Кавказа. Saabrucken: Lambert Academic Publishing. 2011. – 531 с.




61


Маркедонов С. М. Этнонациональный и религиозный фактор в общественно-политической жизни кавказского региона. М.: Макс Пресс, 2005. – 379 с.




62


Тишков, В. А. О феномене этничности // Этнографическое обозрение. 1997. №3. – С. 3—21.




63


Тхагапсоев Х. Страсти политологов по Кавказу // Кабардино-Балкарская правда. 2010. 6 февр.




64


Черноус, В. В. Актуализация этноцентризма на рубеже первого десятилетия XXI века как следствие имитационной модернизации Северного Кавказа // Сборник материалов и докладов III Международной научно-практической конференции «Кавказ – наш общий дом» (29 сентября – 2 октября 2011, Ростов-на-Дону) / Отв. ред. Ю. Г. Волков. Ростов н/Д.: Социально-гуманитарные знания, 2011. – С. 25—30.




65


Денисова, Г. С. Южнороссийская идентичность в условиях административного преобразования макрорегиона // Социология в системе научного управления: Материалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 48—52.




66


Жаде, З. А. Структура многоуровневой идентичности населения Республики Адыгея // Социология в системе научного управления: Материалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 74—83.




67


Сампиев, И. М. Самоопределение народов: теория и онтология. Ростов н/Д.: Изд-во СКНЦ ВШ, 2004. – 152 с.




68


Хоперская, Л.Л., Харченко, В. А. Локальные межэтнические конфликты на юге России: 2000—2005 гг. Ростов н/Д.: Изд-во ЮНЦ РАН, 2005. – 164 с.




69


Хунагов, Р. Д. Российская идентичность в современном северокавказском обществе // Социология в системе научного управления: vатериалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 62—68.




70


Цуциев, А. А. Атлас этнополитической истории Кавказа (1774—2004). М.: Европа, 2006. – 128 с.




71


Шадже, А. Ю. Сосуществование идентичностей на Северном Кавказе // Социология в системе научного управления: vатериалы IV Всероссийского социологического конгресса. М.: ИС РАН, 2012. – С. 120—127.




72


Шахбанова, М. М. Этническая идентичность андо-цезской группы (по результатам социологического исследования) // Научные проблемы гуманитарных исследований. 2011. №6. – С. 54—62.




73


Сафонов, А. Л. Осевое Время-2: возвращение к истокам или погружение во тьму? // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14 (Философия, социология, политология, культурология). – Улан-Удэ, 2012. – С. 34—42.




74


Давидсон, А. Б. Сесиль Родс и его время. – М.: Мысль, 1984. – 367 с.




75


Hobson, J.A. Imperialism. A study. – London: Nisbet, 1902. – 400 p.




76


Давидсон, А. Б. Сесил Родс и его время – М.:Мысль, 1984. – 367 с.




77


Бродель, Ф. Грамматика цивилизаций. – М.: Весь мир, 2008. – 552 с.




78


Фукуяма, Фрэнсис. Конец истории и последний человек. М.: Ермак, ACT, 2005. – 592 с.




79


Бек Ульрих. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2001. – 384 с.




80


Бергер, Питер, Лукман, Томас. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания/ Пер. Е. Руткевича. М.: Наука, 1995. – 342 с.




81


Хантингтон, Самюэль. Столкновение цивилизаций/ Пер. с англ. П. Велимеева. М.: ACT, ACT Москва, 2006. – 571 с.




82


Гранин, Ю. Д. Этносы, национальное государство и формирование российской нации. Опыт философско-методологического исследования. М.: ИФ РАН, 2007. – 167 с.




83


Кастельс, Мануэль. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. – С. 492—505.




84


Маклюэн, М. Галактика Гуттенберга: Становление человека печатающего / Маршалл Маклюэн. М.: Академич. Проект: Фонд «Мир», 2005. – 496 с.




85


Сорос, Дж. О глобализации. М.: Праксис, 2004. – 276 с.




86


Стиглиц, Дж. Мир в последнее десятилетие XX века // Транснациональные процессы: XXI век. М., 2004. – С. 19—23.




87


Братимов, О. В. Практика глобализации: игры и правила новой эпохи / О. В. Братимов, Ю. М. Горский, М. Г. Делягин, A.A. Коваленко. М.: ИНФРА-М, 2000. – 344 с.




88


Уткин, А. И. Глобализация: процесс и осмысление. М.: Логос, 2001. – 254 с.




89


Чумаков, А. Н. Глобализация. Контуры целостного мира. М.: Проспект, 2005. – 432 с.




90


Чумаков, А. Н. Метафизика глобализации. Культурно-цивилизационный контекст. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2006. – 516 с.




91


Бузгалин, А.В., Колганов, А. И. Глобальный капитал. М.: Едиториал УРСС, 2004. – 512 с.




92


Делягин, М. Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. Курс лекций. М.: Ифра-М, 2003. – 768 с.




93


Делягин, М. Г. Глобализация, мировой кризис и «закрывающие технологии» // Транснациональные процессы: XXI век. М.: Современная экономика и право, 2004. – С. 24—51.




94


Иноземцев, В. Л. Демократия: насаждаемая и желанная. Удачи и провалы демократизации на рубеже тысячелетий // Вопросы философии. 2006. №9. – С. 34—46.




95


Субетто, А. И. Капиталократия и глобальный империализм. СПб.: «Астерион», 2009. – 572 с.




96


Уткин, А. И. Новый мировой порядок. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. – 640 с.




97


Бек, Ульрих. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-Традиция, 2007. – 464 с.




98


Бауман, З. Глобализация. Последствия для человека и общества. М.: Издательство «Весь Мир», 2004. – 188 с.




99


Страйкер, Р. Глобализация и государство благосостояния // Глобализация: контуры XXI века. М., 2004. Ч. Н. – С. 83—92.




100


Дракер, П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе. М., 1999. – С. 67—100.




101


Бутенко, А. П. Глобализация: сущность и современные проблемы / А. П. Бутенко // Социально-гуманитарные знания. 2002. №3. – С. 3—19.




102


Ригер, Э., Лейбфрид, С. Государство благосостояния как ограничитель глобализации. Глобализация: контуры XXI века. М., 2004. 4. II. – С. 94—101.




103


Подзигун, И. М. Глобализация как реальность и проблема / И. М. Подзигун// Философские науки. 2003. №1. – С. 5—16.




104


Кара-Мурза, С. Г. Глобализация и кризис Просвещения // Транснациональные процессы: XXI век. М., 2004. – С. 291—293.




105


Кармадонов, О. А. Глобализация и символическая власть // Вопросы философии. 2005. №5. – С. 49—56.




106


Кагарлицкий, Б. Ю. Марксизм. М.: ACT, 2005. – 462 с.




107


Пантин, В.И., Лапкин, В. В. Философия исторического прогнозирования. Дубна:: Феникс+, 2006. – 448 с.




108


Панарин, А. С. Искушение глобализмом. М., 2002. – 440 с.




109


Поздняков, Э. А. Нация, государство, национальные интересы // Вопросы экономики, 1994. №2. – С. 64—74.




110


Амин, Самир. Американская идеология // Антиглобализм: новые повороты. М., 2005. – С. 211—219.




111


Амин, Самир. Политическое измерение // Глобализация сопротивления. М., 2004. – С. 265—286.




112


Валлерстайн, И. Мир-системный анализ: Введение / И. Валлерстайн. – М.: Издательский дом «Территория будущего», 2006. – 248 с.




113


Giddens, Anthony. Runaway World: How Globalization is Reshaping Our Lives. London: Profile, 1999/ Рус. перев. Гидденс Э. Ускользающий мир. Как глобализация меняет нашу жизнь. М.: Весь мир, 2004. – 120 с.




114


Празаускас, А. А. Этнонационализм, многонациональное государство и процессы глобализации // Полис. 1997. №2. – С. 95—105.




115


Гусейнов, А. А. Личность и нация в свете глобализма // Восточнохристианская цивилизация и восточнославянское общество в современном мире. М., 2001. – С. 25—33.




116


Степин, В. С. О типах цивилизационного развития и сценариев будущего. Эпоха перемен и сценарии будущего. М., 1996. – 368 с.




117


Зиновьев, А. А. Глобальный человейник. М., 1994. – 448 с.




118


Сафонов, А. Л. Осевое время-2: возвращение к истокам или погружение во тьму? // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2012. – С. 34—42.




119


Гусейнов, А. А. Личность и нация в свете глобализма // Восточнохристианская цивилизация и восточнославянское общество в современном мире. М., 2001. – С. 25—33.




120


Поппер, К. Открытое общество и его враги. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива», 1992. – 448 с.




121


Горбачев, М. С. Мой манифест Земле. СПб.: Питер, 2008. – 160 с.




122


Кондратьев, К.Я., Крапивин, В.Ф., Савиных В. П. Перспективы развития цивилизации: многомерный анализ. М.: Логос, 2003. – 576 с.




123


Федотов, А. П. Глобалистика: Начала науки о современном мире: курс лекций. М.: Аспект-пресс, 2002. – 224 с.




124


Субетто, А. И. Капиталократия и глобальный империализм. СПб.: «Астерион», 2009. – 572 с.




125


Данилевский, Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991. – 573 с.




126


Зарипов, А. Я. Этнос как субъект социально-политического и культурного развития: Современный аспект: Дис. … д-ра филос. наук: 09.00.11.М.: РГБ, 2005 (Из фондов Российской государственной библиотеки). – С. 3—4.




127


Яковец, Ю. В. Глобализация и взаимодействие цивилизаций. М.: Экономика, 2001. – 416 с.




128


Яковец, Ю. В. У истоков новой цивилизации. М., 1993. – 137с.




129


Яковец, Ю. В. Циклы, кризисы, прогнозы. М., 1999. – 283 с.




130


Азроянц, Э. А. Размышления о будущем // Глобализация. Конфликт или диалог цивилизаций? М., 2002. – С. 37—45.




131


Пивоваров, Ю. С. Историография или антропология // Глобализация. Конфликт или диалог цивилизаций? М., 2002. – С. 162—170.




132


Фурсов, А. И. На закате современности: терроризм или всемирная война? // РИЖ. 1999. – Т. II. №3. – С. 193—231.




133


Пирогов, Г. Г. Глобализация и цивилизационное многообразие мира. Политологический анализ: Дис… д-ра полит. наук: 23.00.02. М.: РГБ, 2003 (Из фондов Российской государственной библиотеки).




134


Тимофеев, Т. Т. Противоречия глобализации и общественное сознание // Вызовы глобализации. Политические и социальные измерения. М., 2001. – С. 9—22.




135


Эрхард, Л. Полвека размышлений / Пер. с нем. А. Андронова, В. Котелкина, Т. Родионовой, Н. Селезева. – М.: Наука, 1996. – 606 с.




136


Лисичкин, В.А., Шелепин, Л. А. Глобальная империя Зла. М.: Крымский мост-9Д, Форум, 2001. – 448 с.




137


Медоуз, Д.Х., Медоуз, Д.Л., Рандерс, Й. За пределами роста. М.: Прогресс, 1994. – 304 с.




138


Борлоуг, Норман Э. «Зеленая революция»: вчера, сегодня и завтра // Экология и жизнь. 2000. №4. – С. 37—42.




139


Жантиев, Д. Р. Современная мировая экономическая система и ближневосточная политика России на пороге XXI века. В сб. Культурная идентичность и глобализация: Доклады и выступления. – 5-й Международный философский симпозиум «Диалог цивилизаций: Восток—Запад», 27—28 апреля, 4—5 мая 2001 г. Изд-во РУДН. – С. 27—31.




140


Моисеев, Н. Н. Как далеко до завтрашнего дня. М.: Изд-во МНЭПУ, 1997. – 309 с.




141


Капица, С. П. Модель роста населения Земли // Успехи физич. наук. 1995. 26. №3. – С. 111—128.




142


Кондратьев, К.Я., Донченко, В. К. Экодинамика и геополитика. Т. 1: Глобальные проблемы. СПб., 1999. – 1040 с.




143


Cohen, J.E. Haw many people can the Earth support? // Sciences. 1995. 35. №6. – Р. 18—23.




144


Ларуш, Л. Х. Вы на самом деле хотели бы знать все об экономике? М.: Шиллеровский институт, 1992. – 206 с.




145


Гвардейцев, М.И., Кузнецов, П.Г., Розенберг, В. Я. Математическое обеспечение управления. Меры развития обществ/ Под ред. М. И. Гвардейцева. М.: Радио и связь. 1996. – 176 с.




146


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.




147


Сафонов, А. Л. Атрибуты глобализации // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14а (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2012. – С. 32—39.




148


Борлоуг, Норман Э. «Зеленая революция»: вчера, сегодня и завтра // Экология и жизнь. 2000. №4. – С 37—42.




149


Зиновьев, А. А. На пути к сверхобществу. М., 2000. – С. 310—355.




150


Haass, Richard. The Age of Nonpolarity: What will follow US Dominance? // Foreign Affairs. 2008. May—June. – P. 44—56.




151


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация и проблема предзаданности мирового развития// Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 3—7.




152


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.




153


Тишков, В. А. Этнос или этничность? // Этнология и политика. Научная публицистика. М.: Наука, 2001. – 240 с.




154


Лозанский, Э. Д. Этносы и лоббизм в США. О перспективах российского лобби в Америке. М.: Международные отношения, 2004. – 272 с.




155


Huntington, S. The Erosion of American National Interests// Foreighn Affairs. – 1997. – Sept./Oct. – P. 35.




156


Бромлей, Ю. В. К вопросу о сущности этноса // «Природа». 1970. №2. – С. 51—55.




157


Бромлей, Ю. В. Очерки теории этноса. – 3-е изд., исправленное. М.: Книжный дом «Либроком», 2009. – 440 с.




158


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 6 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 17—23.




159


Тишков, В. А. Множественные идентичности между теорией и политикой (пример Дагестана) (в соавт. с Э. Ф. Кисриевым) // Этнографическое обозрение. 2007. №5. – С. 96—115.




160


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 6 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 17—23.




161


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.




162


Сафонов, А. Л. Глобализация как регресс: от национального государства к этносу? // Инновации в экономике, проектном менеджменте, образовании, юриспруденции, социологии, медицине, экологии, философии, психологии, физике, технике и математике: сборник статей по итогам Международной заочной научно-практической конференции 29—30 апреля 2013 года, г. Санкт-Петербург. СПб.: Изд-во «КультИнформПресс», 2013. – С. 207—212.




163


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация: кризис мировой системы как система кризисов // Социально-гуманитарные знания. 2012. №2. – С. 114—125.




164


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Этнос и нация как субъекты глобализации // Социально-гуманитарные знания. 2011. №4. – С. 218—232.




165


Орлов, А.Д., Сафонов, А. Л. Кризис национального государства: глобализация и наследие «осевого времени» // Всероссийская научная конференция «Нравственное государство как императив государственной эволюции». Отделение общественных наук РАН. Институт государства и права РАН, Институт научной информации по общественным наукам РАН, Центр проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования. М., 2011. – С. 25.




166


Сафонов, А.Л., Орлов, А. Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 6 (Философия, социология, политология, культурология). Улан-Удэ, 2011. – С. 17—23.




167


Haass, Richard. The Age of Nonpolarity: What will Follow US Dominance? // Foreign Affairs. 2008. May—June. – P. 44—56.




168


Никольский, В. С. Университетская автономия и академическая свобода // Высшее образование в России. 2008. №6. – С. 147—155.




169


Ziegler, H.O. Die moderne Nation. Ein Beitragzur politischen Soziologie. Tubingen, 1931. – Р. 23.




170


Гранин, Ю. Д. Этносы, национальное государство и формирование российской нации. Опыт философско-методологического исследования. – М.: ИФ РАН, 2007. – С. 11—12.




171


Козинг, А. Нация в истории и современности (Исследование в связи с историко-материалистической теорией нации). М.: Мысль, 1978. – С. 39.




172


Гегель, Г. Сочинения. T. VIII. М.-Л., 1935. – С. 71.




173


Гегель, Г. Сочинения. T. VIII. М.-Л., 1935. – С. 71, 75.




174


Гегель, Г. Сочинения. T. VIII. М.-Л., 1935. – С. 48.




175


Гегель, Г. Философия духа // Энциклопедия философских наук. Т. 3. М., 1977. – С. 360—361.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения